«Я полагаю, — сказал он, — что Вы не ожидаете от меня выражения сочувствия в связи с Вашим тяжелым положением: слова не соответствовали бы постигшим Вас потерям. Наше общественное мнение и печать выражали и выражают свое сочувствие, может быть даже слишком бурно». (Намек на уличные антигерманские выступления, о которых докладываю особо.) «В Женеве и здесь, — сказал он далее, — мы были совершенно ошеломлены поворотом после Годесберга. Но у меня есть достоверные сведения о том, что Германия до августа не думала об аннексии Судет. Она бы удовлетворилась автономией по 8 пунктам Генлейна. Как жаль, что Вы не смогли договориться с Германией раньше! Два-три года тому назад это было бы так легко! Но и теперь это было еще возможно. Это было бы, может быть, лишь отсрочкой, но отсрочкой, возможно, на год-два, кто знает? А что может произойти за год-два, видите сами. Это миссия Рансимена раскрыла немцам слабость поддержки Англии и Франции и вообще моральную и военную слабость обеих, не говоря о России. Немцы знали тенденции, с которыми Рансимен приехал в Прагу, потом знали его выводы раньше, чем Лондон. А как только узнали их, решились на аннексию?»

Я спросил, что он думает о последствиях Мюнхена.

«Это — самое ужасное дипломатическое поражение, которое когда-либо терпели Англия и Франция. Это более чем поражение, это катастрофа. Они расплатятся за это утратой престижа и влияния во всем мире. Франция опустилась до уровня великой державы второго разряда, она становится лишь привеском Англии, которая после страха, обнаруженного Бонне и Даладье еще на первом совещании в Берхтесгадене, потеряла уважение к Франции, …tout est perdu, y compris l’houneur (все потеряно, в том числе и честь. — Перев.) может сказать себе Франция. Чемберлен даже не постеснялся после Мюнхена договориться с Гитлером за спиной Франции».

«Но и Англия дорого заплатит за свою слабость. Скоро она убедится в том, что теряет в Европе все позиции; пока у нее они есть еще, но она потеряет везде, где у нее есть первостепенной важности интересы: в Египте, в Африке вообще, на Дальнем Востоке».

«Однако СССР, — возразил я, — был ведь готов выполнить обязательства».

«О России лучше молчать. Россия, может быть, вступила бы в войну, если бы Чехословацкая республика, Англия и Франция приняли на себя всю тяжесть германского нападения, с несколькими стами самолетов, чтобы помочь Чехословацкой республике, на большее она вряд ли пошла бы, учитывая внутреннее положение и сопротивление Румынии и Польши. (Румынский посланник Стойка категорически заявил, что Румыния русских не пустит.) России во всем этом деле было бы важно только расшатать Европу и ловить рыбу в мутной воде. Сталин боится настоящей войны, как смерти. Правда, русская армия хороша, лучше, чем в 1914 г., но у нее плохое руководство и плохой тыл. Длительной войны она бы не выдержала. Таково общее мнение. А внутренние условия в России неутешительны, сопротивление Сталину растет. Взрыв, особенно если он будет поддержан извне, наступит скоро. Россия созревает, и Украина созревает».

Я не намеревался дискуссировать, поэтому спросил далее:

«Не опасаетесь ли Вы, что при том слабом сопротивлении, на которое Германия натолкнулась по австрийскому и чехословацкому вопросам, ее аппетит возрастет и что дело дойдет и до Польского коридора, Клайпеды и всей Прибалтики?»

«Здесь, на севере, так скоро ничего не будет, — сказал МУНТЕРС, — Литва уже спешит прийти к соглашению с Германией, и я думаю, что та удовлетворится пока новым статутом Клайпеды. Конечно, если будет затронут вопрос о Польском коридоре во всей широте, встанет вопрос о Прибалтике. Пришлось бы компенсировать Польшу. Но Германия этого не сделает. Гитлер лично заинтересован в Польском пакте — это его первый внешнеполитический успех. Гитлер будет соблюдать пакт с Польшей до 1944 г. У него пока есть что переваривать» (при этом г. Мунтерс разъяснил, что это означает: унифицировать 10 миллионов новых граждан, переварить их политически и экономически).

«А Польша еще понадобится ему при дальнейших планах на Востоке».

Я спросил, имеет ли он в виду Украину.

«Конечно, необходимость нападения на Россию может явиться довольно скоро, но не с Севера, где немцы ничего бы не выиграли. Украина же означает хлеб, Румыния — нефть. Может уступить часть Польше, может быть и Чехословакии даст что-нибудь, коль скоро теперь как будто опять все в порядке» (беседа происходила в день переговоров д-ра ХВАЛКОВСКОГО в Мюнхене).

«Чехословацкая республика и главным образом Прикарпатская Русь означают для Гитлера кристаллизационный центр будущей Украины. А что и Румыния, как и Югославия и Болгария, попадет в сферу влияния Германии — кто ныне может сомневаться в этом?»

После этого МУНТЕРС спросил мое мнение о развитии нашей политики. Я ответил ему в духе заявлений нашего правительства, сделанных до сих пор, т. е. что мы хотим жить в хороших отношениях со всеми, а главным образом с соседями. Мы хотим приобрести новых друзей, но не станем отказываться от старых. Конечно, систему договоров придется пересмотреть — это вытекает из изменившегося положения, но когда это будет, мне пока неизвестно. Наши старания добиться лучших отношений с Германией, Италией и Польшей не означают, может быть, перерождения всего общественного мнения. Эти тенденции у нас длятся уже годы, но перед кризисом не смогли проявиться достаточно действенно. Теперь, конечно, правильность этих стремлений общепризнана. Мы решили также не впадать больше в старую ошибку, которая состояла в чрезмерном доверии к великим союзникам.

На этом беседа пока кончилась. Г-н МУНТЕРС изъявил желание продолжить ее; особенно он интересуется итогами экономических перемен в результате Мюнхена.

Я передал беседу с г. Мунтерсом несколько подробнее, т. к. его немецкие связи известны (хотя опять-таки некоторые считают его другом Бека).

Беседа показывает, как глубоко подействовало на здешние политические круги дезертирство Франции и Англии. Иные представляют себе и развитие иначе, чем г. Мунтерс, но в осуждении отступления Франции и Англии и слабости СССР мнения сходятся. Должно быть, это не преминет повлиять на дальнейшую ориентацию Латвии и всей Балтийской Антанты.

Посланник, инж. Павел БАРАЧЕК-ЖАНЬЕ (п/п).

СЕКРЕТНО

Документально.

Перевод с финского.

Миссия в Риге

РАПОРТ № 23

Рига, 17 октября 1938 г.

НЕЙТРАЛИТЕТ ЛАТВИИ.

Как я уже сообщал в последнем рапорте рижской миссии, из недавних заявлений чиновников латвийского Министерства иностранных дел, а в особенности из опубликованных здешними газетами за последние дни явно инспирированных статей, видно, что по крайней мере официальное руководство ведомства иностранных дел этой страны ясно поняло ту перемену во внешнеполитических и геостратегических констелляциях Европы, которая последовала за событиями последних недель или, вернее, обнаружилась в них. Я думаю, что не ошибусь, если изложу господствующие ныне в кругах здешнего Министерства иностранных дел точки зрения нижеследующим образом: