они красивы и глазасты, сердца ребячьи им не покорить. Главное сделано. Всех их направляют в степь за двадцать километров от села.

Сердце Маланьи полнилось радостью. Если бы Игнат был с ней наедине, поцеловала бы его в макушку. Сейчас же, при всех, это сделать было невозможно, и она, сидя на скамейке у порога, думала, чем бы отблагодарить его сегодня.

«Блинов пшеничных, что ли, испечь? Или побаловать заветной наливочкой, что хранится с прошлого года?»

Сладкое раздумье Маланьи прервали горластые ребячьи крики:

— Едут! Едут!

— Вот они! Едут!

Маланья подбежала к окну, распахнула настежь половинки. К правлению колхоза, пыля и урча, подкатили две грузовые машины. В открытых кузовах было полно молоденьких москвичек и среди них всего лишь три паренька.

«Сколько их — вертушек, похитительниц женихов! — покачала головой Маланья. — Хорошо, что вовремя их отошлют, а то бы враз вскружили головы парням».

Чтобы не расстраиваться, не смотреть на девушек, Маланья укуталась в шаль и направилась домой. Но на улице ее окликнули:

— Тетя! Тетушка Маланья! Вас можно на минутку?

Маланья обернулась. К ней подбежала синеглазая белокурая девушка, которая в прошлом году во время уборки жила у соседей на квартире.

— Здравствуйте, — протянула руку девушка.

— Здрасьте, — сердито буркнула Маланья.

Краснея и смущаясь, девушка указала кивком на грустного красивого парня в клетчатой рубашке.

— Вы паренька того не помните?

— Помню. Как же. Вместе с Нюсей на соломокопнителе стоял.

— Верно, он самый! — кивнула девушка. — Скажите, а он вам нравится?

Маланья сердито нахмурилась:

— С какой стати он мне должен правиться?

— А все же. Ну, скажите, — настаивала бойкая москвичка. — Хороший парень?

— Ну… положим… а что? С чего такой расспрос?

— А с того, тетя Маланья, что он любит вашу Нюсю.

— Мою? Нашу Нюсю?

— Да! Любит, а боится сказать.

Маланья покраснела, словно эта скрытная любовь застенчивого парня касалась лично ее. Ухватив девушку за руку, она увлекла ее за угол хаты и с жаром принялась расспрашивать: что за парень, где он живет, как учится, есть ли у него родители, серьезны ли у него намерения насчет Нюси? А когда на все вопросы был получен обнадеживающий ответ, чмокнула девушку в щеку и рысцой засеменила к Игнату.

— Муженечек, отмени решение. Отмени, милый, — уставившись сияющими глазами на мужа, заговорила Маланья. — Не посылай москвичек на Дальний лог. Не надо. Пусть в селе поживут.

— Как не посылать? Почему?

— Да видишь ли… понимаешь ли… Там неуютно… далеко. А ведь они девочки. Им и помыться надо, и постирать. И потом, они, как говорил, культуру продвигают на село.

Игнат, занятый неотложным делом — планом предстоящей уборки, — ответил строго официальным тоном:

— Во-первых, решение принято. Благодарим за твое ценное предложение начать уборку с дальних массивов. Во-вторых, минимальные удобства для приезжих будут созданы. Туда выдвигается полевой стан. А в-третьих, почему так быстро переменилось мнение о москвичках? То называла их вертушками, хохотушками, просила заслать на Дальний лог, а теперь вдруг воспылала к ним любовью?

— Ах, муженек! — вздохнула Маланья. — Ничего-то ты не знаешь. Счастье к нам стучится в дом. Большое счастье! Синеглазые москвички привезли.

Синонимы

Летнее утро. Чарующая кабинетная тишина. Ни трескотни машинок, ни скрипа перьев, ни голоса посетителей — только слышно, как мерно тикают в углу часы да свистит простуженным носом старший делопроизводитель Евсей Агеевич Чечевичкин. С пресс-папье на изготовку Евсей Агеевич дугообразно склонился над лысиной своего начальника Тит Титыча Головешкина и затаив дыхание ждет, когда тот учинит повелительнейшую резолюцию на циркуляре. Но Тит Титыч не торопится. Он не спеша достает из малахитового футляра роговые очки, дует на них и начинает протирать краем синего настольного полотна.

Проделав эту подготовительную манипуляцию, Тит Титыч деловито вооружает свои глаза точной оптикой и, взяв за хвостик ручку, бросает вопросительный взгляд на Чечевичкина:

— Так, говоришь, голубчик, эту бетономешалочку нужно внедрить?

— Внедрить, Тит Титыч. Непременно надо внедрить, — кивает головой Чечевичкин. — Бетономешалочка чудесная: дает экономию в десять тысяч целковых в месяц.

— Ну что ж… Внедрить так внедрить…

Тит Титыч макает перо в чернильницу, круто заносит руку над циркуляром и вдруг задумывается: «А с какой такой стати я обязан лезть вперед батьки в пекло и внедрять ее первым? Иван Иванович вон месит себе бетон старым способом и ухом не ведет. Так почему же я обязан первым прорубать окно в технический прогресс, рисковать своим креслом? Нет, голубчик, не выйдет. Я стреляный воробей. Меня на мякине не проведешь. Пусть скажет сначала «а» Иван Иванович, а потом промолвит «б» и Тит Титыч. А пока он подождет, покрутит старую бетономешалку. Ему спешить некуда».

Тит Титыч кладет ручку и, почесывая за правым ухом, говорит:

— Бетономешалочка, знамо дело, хороша. Только вот формулировочка приказа с ее внедрении никуда не годится.

— Почему, Тит Титыч?

— А потому, что от нее недооценкою пахнет. Возьмите вот этот абзац и прочтите мне вслух.

Трясущимися руками Евсей Агеевич берет проект приказа и, свистя носом, начинает читать:

— «Внедрить в производство бетономешалку товарища Шишкина…»

— Вот о том-то и речь, что «внедрить», — перебивает Тит Титыч. — А кто тут играет главную скрипку, вы и не подумали. У вас на первом плане оказалась бетономешалка, а не изобретатель. Идите, голубчик, и думайте. Через месяц доложите.

…Через месяц Евсей Агеевич Чечевичкин снова появляется перед столом Тит Титыча с новой формулировкой проекта приказа. И снова Тит Титыч встречает его тем же вопросом:

— Так вы говорите, голубчик, эту бетономешалку нужно внедрить?

— Внедрить, Тит Титыч, непременно нужно внедрить. Очень симпатичная бетономешалочка: дает большую экономию средств и рабочей силы.

— Ну что ж, внедрить так внедрить.

Тит Титыч подходит к окну, высовывает бритую голову через подоконник и окидывает взором строительные горизонты Ивана Ивановича. Там за высокой оградой, среди груды кирпича и балок, как и раньше, виднеется ковш старой бетономешалки. «Значит, все в порядке, — облегченно вздыхает Тит Титыч. — Иван Иванович месит бетон по-старому, то зачем же мне месить по-новому?»

Тит Титыч садится за стол, надевает окуляры и, вооружившись синим карандашом, начинает монотонно бормотать:

— Все это так, все это этак. То изобретение отклонить, с этим повременить, то признать нерентабельным, это нетранспортабельным, а это, значит, внедрить.

— Внедрить, Тит Титыч, внедрить, — поддакивает Чечевичкин. — Очень умная машина.

— Ну что ж… Внедрить так внедрить, — деловито крякает Тит Титыч, круто занося руку над проектом приказа. — Двинем новую технику, так сказать, по зеленой улице. Ни пуху ей, ни… Постойте, постойте, голубчик! Да вы же снова спутали божий дар с яичницей. У вас Шишкин оказался затиснутым между внедрением и бетономешалкой.

— В