Рядом стояла маленькая горничная в белом фартуке поверх коротенького платья, дожидаясь, чем ее наделят (плащом, шляпой, тростью), а в проеме гостиной высился хозяин – дородный, осанистый, с седеющей шевелюрой и пышными усами – и улыбался во всю ширь, будто впрямь радовался моему приходу. Облачен он был в цветистый халат, из-под которого виднелись ноги, мягкие и бледные, обутые в нарядные тапки с загнутыми носками.

Наделять горничную было нечем (разве «гюрзой» или набедренными мечами), чаевые давать я не любил, а потому сказал лишь:

– От меня вам всем приветик!

– И тебя приветствую, – с готовностью откликнулся Эдвин Савельевич Войховский, видный депутат Народного Собора и директор губернской телестудии. – Знал, знал, что еще наведаешься!

– А ты вообще знаешь слишком много. Может, поделишься?

Эдвин действительно слыл ходячей энциклопедией, к тому ж наделен изрядным обаянием. Лет двадцать назад он был талантлив, щедр, окружен друзьями и единомышленниками, даже почитался за лидера. Затем талант иссяк, сменившись разочарованием, а вместе ушла доброта. Все начинания Эдвина рушились, друзья сгинули, предавая его либо предаваемые им, – кое-кто даже пытался мстить. А те, кого он вел за собой, услужливые и старательные, мало-помалу переделали Эдвина под себя, доказав в очередной раз, что это вожак подлаживается под стаю, а не наоборот. Увы, он оказался слаб.

Жил Эдвин не столь богато, чтобы всерьез опасаться грабителей, однако получше многих. Дети уж выросли и, как водится, перебрались в столицу – с надеждой на большую карьеру, хотя способностей Эдвина не унаследовали. Затем и жена уехала к родичам, устав пугаться уличных перестрелок, становившихся тут делом обычным. Так что остался Эдвин один в большой квартире, хотя одну из комнат занимала обычно горничная, нанятая по газетной объяве. На моей памяти их сменилось шесть, и все они походили друг на друга крепенькими фигурами, огрубелыми широкими ладошками и покорными выражениями простых лиц. Видно, утомили Эдвина интеллектуалки, захотелось посконного, «от сохи». Из-за сытой жизни, нежданно свалившейся на их глупые головы, бабенки пухли как на дрожжах, расплываясь в тесто, – потому, видно, и приходилось их часто менять. Наверно, Эдвин даже рад был поводу обновить прислугу, хотя особого различия в горничных я не замечал, разве что с каждым разом они делались моложе. (Нынешняя и вовсе едва проклюнулась из подростков.) А с уборкой справлялись, по-моему, все хуже.

Широким жестом Эдвин пригласил меня в комнату, а сам направился к обеденному столу. Теперь он не ходил, но вышагивал – то ли из-за чрезмерного веса, то ли от важности. На стенах тут по-прежнему плотно висели книжные полки вперемежку с дареными картинами, а все пространство заставлено старой мебелью – по нынешним временам почти антиквариат.

Следом за хозяином я прошел в гостиную и водрузил на стол увесистый пакет. Затем опустился в кресло, наблюдая, как суетится над пакетом горничная, раскладывая яства по тарелкам, и с какой нежностью поглядывает на них Эдвин, известный чревоугодник. Венчали натюрморт две бутылки из моего погребка – в винах хозяин тоже понимал толк. Он и сейчас мог обскакать меня в цитировании блюд и рецептов, хотя черпал сведения отнюдь не из Океана.

– Давненько, давненько ты не заглядывал! – приговаривал Эдвин, одной рукой пошлепывая горничную по оттопыренному заду, чтобы не канителилась, а в другой уже приготовив бокал. Он походил сейчас на сибаритствующего Алексея Толстого с известного портрета, правда, с усами вразлет. – Совсем одичал в своем отшельничестве.

Я и впрямь отсутствовал долго, но в комнате мало что изменилось. Как и прежде, Эдвин не жаловал ни музыки, ни телевизора, несмотря на нынешнюю службу. А посуду тут мыли так же плохо – вот уж чего не люблю! И почему Эдвин не обзаведется посудомойкой? Имею в виду автомат.

– Ладно, отправляйся, – велел Эдвин горничной. – Не то пропустишь свой сериал. Мы уж здесь сами!..

И снисходительно улыбнулся: дескать, простим ближнему слабости. Может, он и в Собор пробрался затем, чтобы обрести подходящий фон?

– Итак, – произнес Эдвин, когда за женщиной закрылась дверь, и снова поднял бокал, уже наполненный, – за что пьем?

– За что хочешь. – Из приличия я пригубил свой. – Лично я пришел за ответами.

Расспрашивать про домик на набережной я не собирался, и даже «лупить по площадям» вряд ли стоило. Эдвин достаточно умен, чтобы догадаться.

– Хотя бы притворился, что рад видеть! – похмекал он.

– Зачем? Ты знаешь, что я знаю… К чему эти игры?

– Ну-у… приходится ведь носить маски.

– У меня в запасе лишь одна – непроницаемая. Устроит?

– Бог с ним, обойдемся! В конце концов, даже общение с умным врагом приносит удовольствие. Но ведь ты мне не враг? – прибавил Эдвин с надеждой.

Я кивнул, соглашаясь скорее с тезисом насчет «умного врага». Впрочем, я действительно ни с кем не враждую – пока не нападут.

– Значит, угощение как бы плата? – спросил хозяин, озирая манящие блюда уже с сомнением. Его нацеленная вилка застыла в воздухе, словно раздумывая, в какую сторону двинуться.

– За визит. Понравятся ответы – подброшу еще что-нибудь соразмерное.

– Уже легче, – выдохнул он, и вилка спикировала на цель. – Ты ведь не станешь покупать меня, как должностное лицо?

– Как должностное ты и этого не стоишь, – кивнул я на блюда. – И само лицо у тебя неважнецкое, уж извини. Остается надеяться, что хоть мозги не заплыли, иначе напрасно я пришел.

Наверно, я сгущал краски. Но с последней нашей встречи Эдвин набрал не меньше полупуда, а ведь излишков хватало и раньше. Правда, усы тоже сделались пышней, будто он равнялся на казачков. Кстати, их Эдвин и представлял в Соборе, хотя сам был иных кровей. Что не мешало ему время от времени наряжаться, как на маскарад, благо здешние атаманы уже произвели своего трибуна в полковники. И лихо ж он гляделся с шашкой на боку и с перетянутым портупеей пузом! При том, что в домашнем облачении – вылитый турецкий паша. С ма-аленьким таким гаремчиком.

– И часто пользуешь ее? – спросил я, кивая на дверь.

– Ну, надо же сбрасывать напряг!

– Зачем сбрасывать? – возразил я. – Почему не направить на благое дело? Учись у йогов.

– А ты что, – с любопытством спросил Эдвин, – действительно не спишь со своей домоуправительницей?

– С Дворецким, – фыркнул я. – Тебе-то какая разница?

– Так ни разу и не ублажил бедняжечку? – не поверил он. – Разгуливает, понимаешь, в чем мать!..

По-моему, Эдвин даже подмигнул мне. Надо ж, и этот в курсе. Будто не на отшибе живу, а в самом центре, за прозрачными стенами. И что Инесса так волнует здешних самцов: потому лишь, что ходит нагишом? «Основной инстинкт», ну конечно. Лишь заметил голую тетку, надо набрасываться, пока не опередили. Каждый метит территорию, как умеет. Кобели лапу задирают, котяры – хвост. А мужики, как водится…