был не символом, а знаком, обещанием со всей серьезностью, которая вкладывалась в подарки в культуре этого времени. Таким образом, реакция маэстро Ипполито отражает представления его времени. Личность самого Ипполито в отсутствие фамилии остается неустановленной. Судя по рассказу Алессио, врач обладал влиянием внутри общины и мог воздействовать на ее решения.

Община, при всей своей набожности, возможно, не разделяла желаний монахинь постричь Лукрецию. Попечители занимались обеспечением для девочек хорошего будущего, будь то замужество, работа прислугой или монашество. Возможно, они держали в уме не только возможность хорошо пристроить выпускницу, но и утечку их капитала. В то время как для богатых женские монастыри были дешевым способом избавиться от лишних дочерей, для бедных это было не так; взнос монахини в монастыре Св. Екатерины достигал 200 скудо, что вдвое больше, чем у zitella. Если бы у Лукреции, как у некоторых послушниц, не было финансовой поддержки, общине пришлось бы раскошелиться143.

Так что эта женщина [Панта] продолжала просить меня привести этого достойного человека и поторопиться с этим. Итак, однажды вечером я привел маэстро Ипполито в дом Оттавиано. Мы подождали немного, пока Лукреция не подошла к окну. И я попросил Панту спросить ее, хочет ли она за меня. Лукреция ответила утвердительно и кивнула. А еще она сделала мне знак, спрашивая, получил ли я носовой платок. И после того, как маэстро Ипполито увидел это, он сказал: «Что ж, предоставь это мне! Ибо я хочу, чтобы она точно принадлежала тебе. Большой грех запереть ее в монастыре».

Маэстро Ипполито и я отправились к епископу Веронскому. И он рассказал эту историю, а епископ заявил, что если это правда, то он бы отдал мне приданое. Итак, маэстро Ипполито заставил меня отдать платок ему. А потом они провели с ним встречу и решили, что если Лукреция и вправду дала мне этот носовой платок, то им следует отдать ее мне. Они пошли в монастырь – маэстро Ипполито, епископ Веронский, монсеньор Ломеллино, Джованни-Баттиста Маратта и Алеманно Алеманни – и поговорили с той молодой женщиной, сказав ей, что они знают о ее нежелании быть монахиней. И маэстро Ипполито сказал: «Негоже тебе отрицать это, потому что я видел собственными глазами, как ты говорила с университетским надзирателем». И потом она [молчала?], и маэстро Ипполито показал ей апельсин и платок. И она подтвердила, что она и вправду дала их мне, но что это дьявол искушал ее. И они дали ей три дня на обдумывание своих дел.

Итак, у нас есть еще одно доказательство, какой символической силой обладал носовой платок. Но апельсин, который мы встречаем здесь единственный раз, остается для нас загадкой. Начало зимы – это сезон апельсинов, но с какой стати было Лукреции бросать и его?

Мы уже встречались с некоторыми из этих высокопоставленных церковных деятелей. Мне не удалось установить личность Алеманни. В своих более поздних показаниях Алессио добавил имена других членов общины, которых он привлек к своей кампании. Он упомянул некоего мессера Симоне Фиренцуолу, «которому хорошо известно, что это уловка и что Лукрецию силой заставляют стать монахиней»144. Он также упомянул епископа Пезаро, вскоре сменившего бывшего в тот момент датария, а затем ставшего кардиналом145.

Затем они послали синьору [Витторию] Сангвиньи поговорить с Лукрецией. Так мне кажется, но сначала с ней [Витторией Сангвиньи] поговорил епископ Веронский, и я тоже говорил с синьорой Витторией, рассказав ей об этих событиях, как это произошло, и синьора Виттория также сообщила, что, по словам Лукреции, она хочет стать монахиней. Потом графиня Карпи поговорила с ней по моей просьбе, и Лукреция сказала той даме, что хочет стать монахиней. И в конце она заявила: «Если они должны выдать меня замуж, пусть выдают, но это не то, чего я хочу». И синьора Костанца Сальвиати также приходила к ней, и Лукреция сказала ей тихим голосом, в слезах и опустив глаза, что она хочет быть монахиней.

Наконец, к ней пошла синьора Джулия Колонна, и ей Лукреция сказала, что хочет быть монахиней, но продолжала смотреть в землю. Синьора Джулия сказала мне, что, насколько она может судить, Лукреция не хочет быть монахиней.

Все эти четыре дамы принадлежали к римской элите. Сангвиньи были городскими нобилями, чьи корни уходили в XIV век. Пио ди Карпи были знатной фамилией из Ломбардии и не так давно стали владетелями Карпи. Костанца Сальвиати была женой Алеманно Сальвиати, сына и светского наследника богатого папского банкира Джакопо, брата двух кардиналов. Ее флорентийские родственники по мужу быстро превращались в благородную римскую землевладельческую фамилию. Джулия Колонна, из знатного баронского рода, была женой магната Джулиано Чезарини, потомственного знаменосца Рима, богатого и влиятельного, но оказавшегося в папской немилости. Все четыре, несомненно, принадлежали к женскому крылу братства Св. Екатерины; посещая Лукрецию, они осуществляли, как многие аристократки времен католической Реформации, неформальную, дипломатическую сторону общественной деятельности благотворительной организации146. Обратим внимание, как легко, если Алессио говорил правду, нижестоящий в социальной иерархии мог использовать протекцию важных людей города, и мужчин и женщин147.

После того как эти дамы поговорили с ней, Лукреция однажды снова подошла к окну и дала знак Панте, который должен был означать «да». [Это должно было произойти в январе 1559 года.]148 Так вот, не в это воскресенье, а в предыдущее [22 января 1559 года] я пошел на встречу и сказал: «Синьор, сделайте мне одолжение. Пусть церковь примет решение, будет ли она моей или нет. И, ради меня, переведите ее в другой монастырь, чтобы церковь заключила, моя она или нет». И община решила, что принять решение следует Лукреции, и если она захочет быть моей, то они ее отдадут, а если нет, то я должен оставить ее в покое. И после этого монсеньор губернатор приказал меня арестовать и посадить в тюрьму, и именно поэтому я сейчас в тюрьме.

Здесь заканчивается непрерывное повествование Алессио, не останавливаемое вопросами суда. На последующем допросе в суде кое-что немного прояснилось.

Знал ли Оттавиано о том, что из его окон видны окна монастыря? Конечно, знал, разделял мнение своей жены и посоветовал Алессио обратиться за помощью к знати, входившей в общину.

Заплатил ли Алессио этой паре за то, что воспользовался их домом и двором в своих целях? Да, немного – он купил плащ с капюшоном, куртку и пару чулок для их маленького мальчика: «Он был