Я увидел развалины, поросшие елями. Из проломленной крыши торчат ножки заржавевшей кровати. Вспомнил, что, еще подбегая к деревне, обратил внимание на эти развалины и подумал: тут была или больница, или какое-то административное здание. Хотя кровать вряд ли могла оказаться в административном здании!

– Это та самая… – начал было я, но осекся.

Даже не видя слез, которые потекли по щекам Милы, я понял: это та самая больница, в которой родился я и умер мой брат. И Мила умерла именно здесь…

Мы украшаем елки в Новый год, но почему, когда кого-то хоронят, перед процессией разбрасывают именно еловые ветки? И на кладбищах ели сажают. Значит, это дерево не только радости, но и горя – траурное, зловещее дерево?

Мила с тоской смотрела на разрушенное здание, а я смотрел на нее и думал, что если даже мертвая она такая хорошенькая, то живая могла бы стать настоящей красавицей. Смерть обесцветила ее лицо, голубые глаза казались выцветшими. Наверное, раньше они были ярко-синими…

Ее внешность не поражала, как у Коринки, не настаивала: «Смотрите на меня и восхищайтесь, вам повезло, что меня увидели, как не всякому везет!» – как у Лили. И все-таки она была такая… ну, какая-то такая… Я будто впервые девушку увидел. Ну, вы понимаете. А не понимаете, так и не надо.

Мне захотелось сказать ей что-то доброе, но я не знал что. И вдруг брякнул:

– Мила, я видел твоего отца. Он каждый год в тот день, когда все здесь случилось, пишет тебе письмо. Он не может тебя забыть. Он тебя очень любит! Ты получаешь его письма?

Она кивнула…

– Получаешь?! – невольно воскликнул я и порадовался, что Пепел и Коринка сейчас поодаль от меня, что их несут другие деревья, что друзья не слышат моих слов и ничего не надо объяснять. – А ты читаешь эти письма?

Она снова кивнула.

– А мой брат… ну этот, как его… не читает! – сердито бросил я.

Мила покачала головой, потом закивала: читает, мол!

– Да я же видел конверты – они все запечатаны! – возмутился я.

Мила криво усмехнулась.

– Понимаю… Вам не надо открывать конверты, чтобы прочитать письма?

Она кивнула.

– А ты получила последнее письмо? Которое твой отец отправил сегодня… или вчера, не знаю… ну, ты понимаешь?

Мила посмотрела на меня, грустно улыбнулась и снова кивнула.

– Он был здесь, когда ты умерла? – неожиданно для самого себя спросил я.

Она отвела глаза и вдруг резко канула вниз, в пролом крыши. Дерево унесло меня дальше, я то и дело оглядывался, но Мила так и не появилась.

Я хотел сказать ей что-то доброе? Ничего себе – сказал!

Наконец деревья опустили нас на землю неподалеку от дома – ближе просто некому было нас передать, – и Пепел велел бежать со всех ног. Его аж корежило, его просто наизнанку выворачивало, он то и дело превращался то в пса, то в пепельного человека – знаки ужаса были очень сильны, Древолаз подобрался совсем близко. Уже во дворе я поднял голову и увидел на ветвях сухой березы, которая торчала на нашей крыше, знакомый черный силуэт старухи. На сей раз я совершенно ясно почувствовал, что она на меня смотрит. Я ждал, что она поговорит со мной, как говорила с Коринкой, но она молчала.

Ах да, ведь Древолаз лишил ее возможности говорить…

Она молчала, но говорили ее глаза, сверкающие в темных провалившихся глазницах! Как ни короток был этот обмен взглядами, мне показалось, я услышал, вернее, почувствовал и понял очень многое. Я точно знал, что мне теперь надо делать. Я согласно кивнул, и старуха словно услышала мой ответ: она сорвалась с ветки и, воспарив над забором, вылетела на улицу.

И упала там…

Я рванулся было помочь ей, подобрать ее, но Пепел и Коринка с двух сторон вцепились в мои руки и втащили на крыльцо.

– Нельзя, Александр-р! – прорычал Пепел, а Коринка вскрикнула сквозь слезы:

– Нельзя, нельзя, ты нас всех погубишь!

Они втолкнули меня в дом, и мы едва успели запереть двери, как округа осветилась уже знакомым черно-зеленым светом. По улице медленно прошествовал тот, кого называли Древолазом.

Он шел, жонглируя десятком человеческих черепов. У него что, несколько пар рук… или это просто казалось, потому что они очень быстро мелькали? Конечно, его лицо по-прежнему оставалось жутким черно-зеленым пятном с неразличимыми чертами – и все-таки на сей раз я разглядел рот, распяленный до ушей довольной улыбкой, и хитро прищуренные глаза.

Чему он радуется? Или это игра с черепами так забавляет его? Озаренные темным светом (так сказать, наверное, нельзя, но зеленоватый свет, исходящий от его рожи, и в самом деле был темным!), они казались какими-то особенно, неестественно белыми. Древолаз только однажды повернул к нам голову, издав издевательский скрежещущий смешок, а потом с силой швырнул черепа в сторону того домишки, где еще недавно обитал недочел.

Черепа разбились в прах. Древолаз наклонился, подхватил с земли черную тень старухи и одним прыжком скрылся вместе с ней в лесу.

Я припал лбом к ставням. Мне было стыдно вспомнить, до чего же я ее ненавидел, эту «старую ведьму».

– Александр-р, – раздался голос Пепла.

Я оглянулся. Они с Коринкой смотрели на меня как-то особенно – как будто хотели сообщить мне что-то важное, но не могли решиться.

– Пока я вас ждала, – наконец с запинкой проговорила Коринка, – мне Ясень кое-что открыл.

Мне показалось, что она тоже произнесла это слово с большой буквы, словно это было не название породы дерева, а личное имя.

– Он сказал, что нам во что бы то ни стало нужно найти способ пришить пуговицы. Вся нечистая сила, все лесные жители, все призраки ходят распояской и без пуговиц. Именно застегнутая одежда отличает от них человека. Древолаз не случайно лишил нас пуговиц. Он как бы отнял у нас обратный билет, понимаете? Мы стали хотя бы внешне теми, над кем он имеет власть. Именно для того, чтобы мне это сообщить, деревья заставили недочела похитить меня и принести к ним. Они бы потом отпустили его, но… но он был слишком голодным, поэтому погиб.

– А почему они именно тебя заставили таких страхов натерпеться? – хмуро спросил Пепел.

– Недочел вас боялся, особенно тебя, – ласково улыбнулась Пеплу Коринка. – Он бы к тебе не подошел! Александр, конечно, тоже ему так просто бы не дался.

– А Ясень не сообщил, как вообще отсюда выбраться?

– Он только сказал, что мы все узнаем,