Кожа, обняв за талию Клепки: «Она была сукой, Хонимен».

Клепки поддакивает: «Да, мы с самого начала знали. Тебе без нее лучше».

Иларио Фументо читает с библиотечного бланка заказа: «Вот наблюдение, которое я сделал недавно и которое поможет тебе взглянуть на случившееся со стороны, Рори. „Когда мы путешествуем по чужому штату, вид номерного знака машины из родных краев всегда пробуждает острую, но преходящую меланхолию“».

Пед Ксинг в шафрановом балахоне: «Помедитируй над таким коаном, Рори: „Если вселенная постоянно расширяется, то где же она покупает себе одежду?“».

БитБокс, неся за ручку кастрюлю и помешивая в ней какую-то странную жижу: «Попробуй, старик. Шоколадное гаспаччо. Вмиг тебе мозги вправит».

И наконец, Зуки Нетсуки, которая просто застыла перед Хонименом и в лице которой читалось искреннее сочувствие. Сказав «Мне очень жаль, Рори», она нагнулась целомудренно поцеловать его в лоб.

Со временем все оставили Хонимена наедине с его страданиями. Он был даже рад. Ему хотелось упиваться самоедством и старой доброй жалостью к себе.

Его жизнь — сплошная неудача. Он запорол все, за что бы ни брался. Его не любят, да он и не заслуживает любви. Эдди бросила его потому, что он такой безнадежный идиот. Кто в здравом уме станет связываться с парнем под сорок, который до сих пор заправляет закусочной и который позволил, чтобы его единственное выдающееся изобретение, спондуликс, присвоили себе отбросы общества? А слова о том, что она по-прежнему его любит, лишь попытка пролить бальзам на раны. Она слишком милая, чтобы честно сказать, что на самом деле о нем думает. И вообще записка была слишком короткой. А перечисляя его недостатки, можно исписать целую пачку бумаги.

Нет, это очевидно, как его обезображенный портрет на поддельном спондуликсе: он никчемная личность.

Он чувствовал себя трубчатым червем на дне Тихого океана: вселенная, как футляр, не шире его собственных усталых плеч, и со всех сторон давит чернота.

Какой тогда смысл жить дальше?

Несколько часов спустя Хонимен встал с дивана в уголке, на котором сидел. Бесцельно добрел до Цистерны Номер Один, без стука толкнул дверь.

Сидевший в наушниках Эрлкониг рассеянно поднял взгляд от кипы документов, но, увидев, кто к нему пришел, расчетливо сощурился.

— Садись, молекулка, садись, — стянув наушники, сказал он. — Я слышал, что с тобой приключилось, и все собирался сходить тебя проведать. Но столько дел, столько мелочей… Попытки удержать этот бардак на плаву отнимают много времени.

Хонимен молча сел. Несколько минут Эрлкониг изучал его, потом явно принял какое-то решение.

— Есть у меня кое-что, что может тебя заинтересовать, — сказал альбинос, — ну вроде как отвлечь от черных мыслей. Мне все не давал покоя один вопрос. Откуда взялось это слово?

— Какое слово? — безжизненно переспросил Хонимен.

— Какое слово? Спондуликс, конечно!

Хонимен испытал слабый укол любопытства.

— Ну и?

— Я послал Фументо порыться в библиотеке. Это сленг середины девятнадцатого века. Раньше оно писалось «спондулик». Произведено от греческого слово «спондолос», что означает «раковина». Похоже, некогда индейцы использовали раковины в качестве денег. Вампум, понимаешь? Выходит, слово-то на самом деле местное, взятое у угнетаемых краснокожих и так далее. Мне нравится. Откуда ты это взял?

— Не знаю, — отозвался Хонимен. — Я уже ничего не знаю.

Встав, Эрлкониг положил ему руку на плечо.

— Ты в плохом состоянии, молекулка. Тебе нужно отдохнуть. Подожди здесь минутку. — Эрлкониг вышел и вернулся с таблеткой и стаканом воды. — Вот, выпей, она тебя сразу вырубит.

Хонимен проглотил таблетку и вскоре почувствовал, как сон наползает от ног к голове, затягивает, словно зыбучие пески.

В какой-то момент — словно много времени спустя — он очнулся. Эрлкониг уже ждал со второй таблеткой. Хонимен выпил и эту. Какая ему разница, проснется он снова или нет?

Во второй раз он очнулся от шума множества голосов. Эрлкониг помог ему встать. Руки и ноги у Хонимена были как резиновые.

— Пойдем, молекулка, мы празднуем новоселье, тебе нужно к гостям. Тебе это будет на пользу.

Хонимен позволил вывести себя из Цистерны Номер Один. Пивоварня была до отказа забита людьми, и все веселились до упаду. Эрлкониг нашел Хонимену выпивку.

— Вот, старик, надо тебя разбудить, иначе ты во время гвоздя программы сонным будешь.

— А что за гвоздь программы? — спросил Хонимен.

— Увидишь. Подожди минутку здесь, мне нужно проверить кое-какие приготовления.

Хонимен почувствовал, что понемногу просыпается, и не мог решить, хорошо это или плохо. Боль от необъяснимого исчезновения Эдди не проходила. Он отпил из стакана, в котором оказался простой лимонад. Даже к лучшему. Он не в том состоянии, чтобы принимать алкоголь.

Вернулся Эрлкониг. Взяв Хонимена за локоть, он повел его куда-то в угол здания. Там в стене была пробита новая дверь. Эрлкониг ее открыл. Переступив порог, они очутились в высоком дымоходе пивоварни.

Освещенная свисающими с провода голыми лампочками винтовая лестница уводила все выше и выше.

— Пошли, молекулка, — подстегнул Эрлкониг.

Они начали подниматься. Хонимен карабкался первым.

Наверху Хонимен неожиданно остановился, и Эрлкониг спросил:

— В чем дело?

— Куда мы идем, Эрл? У меня кружится голова…

— Не волнуйся, молекулка. Дальше под ногами все будет ровным.

Поверив Эрлконигу на слово, Хонимен преодолел последние несколько ступенек и через люк выбрался в маленькую комнатку. Он без особого интереса решил, что это, наверное, пентхаус Эрлконига, про который тот говорил несколько недель назад.

Эрлкониг вылез следом.

— А теперь вон в ту дверь.

— Еще одна дверь? Но куда еще она может вести…

— Увидишь.

Открыв дверь, Хонимен шагнул наружу.

Он очутился на крохотной платформе, с двух сторон обрамленной перилами. В трехстах футах под ним улицу запрудили крошечные человечки. «А ведь все они смотрят на меня!» — сообразил вдруг Хонимен. В это мгновение вспыхнул прожектор и, ослепив, пригвоздил Хонимена к платформе.

Многократно усиленный голос Эрлконига внезапно рявкнул:

— Спец, идиот ты этакий… Направь пониже!

Расположившийся на крыше примыкающего здания СпецЭффекты повиновался, и через минуту Хонимен снова прозрел. И лишь тогда заметил поликарбоновый кабель, который уходил куда-то вдаль над Гудзоном. Натянутый, как нервы наркомана, тонкий, как волос, кабель, приклеенный и прикрепленный дальним концом к какому-то безымянному зданию в районе Двадцать третьей улицы на Манхэттене, в полумиле отсюда.