в большой семье. Его мать дружила с Варварой Михайловной Булгаковой. Имел польские корни.

В 1916–1917 году воевал в составе 20-й артиллерийской бригады. Скорее всего, окончил после университета юнкерское училище и, скорее же всего, получил звание подпоручика.

Вернувшись в Киев, он в 1919 году поступил в балетную школу Брониславы Нижинской и стал со временем её вторым мужем. В 1920 году он с женой смог перебраться в Польшу, а потом во Францию, где оба танцевали в труппе Сергея Дягилева. В 1938 году семья перебралась в США, где Сынгаевский был импресарио и переводчиком Нижинской. Умер в 1968 году.

Как видно, Сынгаевский с равной вероятностью может быть и прототипом Шервинского. Тем более что Юрий Гладыревский, которого обычно видят таким прототипом, в опере никогда не пел и никакой художественной карьеры не сделал, а об учёбе Сынгевского в «Школе движения» Булгаков должен был знать.

Кстати, разницы в возрасте между учеником и учительницей, о которой писал в воспоминаниях прототип Тальберга Леонид Карум, могло и вовсе не быть. Как пишет Борис Соколов, «в романе возраст Мышлаевского не указан, а в первой редакции пьесы “Дни Турбиных”, называвшейся “Белая гвардия” и наиболее близкой к роману, Мышлаевскому, правда, произведенному уже в штабс-капитаны, в конце 1918 года – 27 лет (в окончательной редакции, где Алексей Турбин стал полковником-артиллеристом и постарел с 30 до 38 лет, Мышлаевский был его ровесником и тоже состарился до 38 лет, превратившись в кадрового офицера).

В этом случае, если возраст Мышлаевского совпадал с реальным возрастом Сынгаевского, то Николай Николаевич должен был родиться в 1891 году, как и Михаил Булгаков, как и Бронислава Нижинская». Что представляется естественным, если уж Сынгаевский – школьный друг Булгакова, и сценка, где пе́дель[7] Максим тащит за уши Турбина и Мышлаевского, имеет автобиографический характер.

Ярослав Тинченко полагает, что Сынгаевского связывает с Мышлаевским только школьная дружба да схожесть имён – Николай Николаевич / Виктор Викторович. Он почему-то отрицает факт военной службы Сынгаевского, хотя это обстоятельство упоминает и Татьяна Лаппа (она, правда, относит юнкерство Сынгаевского к 1918 году), и, главное, Надежда Булгакова-Земская, которая встречалась с ним в сентябре 1916 года в Москве перед отправкой на фронт.

С другой стороны, он прав в том смысле, что Сынгаевский по характеру отличается от Мышлаевского (судя по всему, он был человек семейный и домашний), да и в Гражданской войне он участия не принимал и не мог быть свидетелем боёв, о которых рассказывает Мышлаевский.

Тинченко полагает прототипом Мышлаевского Петра Бржезицкого. Он ухаживал за Ниной Коссобудзской (а уже после Гражданской войны женился на ней) – дочерью военного врача 130-го Херсонского пехотного полка киевского гарнизона Константина Коссобудзского. С ним Бржезицкий был знаком по службе – после окончания Константиновского артиллерийского училища в Санкт-Петербурге он в 1913 году был направлен в Киев. В доме Коссобудзских бывали и Варвара Булгакова с Леонидом Карумом, и Михаил Булгаков с Татьяной Лаппа.

Бржезицкий принимал участие в Первой мировой войне, дослужившись до должности командира артиллерийского дивизиона в звании штабс-капитана.

После развала армии вернулся в Киев, работал сторожем автопарка Красного Креста. Накануне падения гетмана он поступил на службу в Киевскую добровольческую дружину генерала Кирпичёва.

Обычно считается, что Булгаков описывал бои под Красным Трактиром и Жулянами на основании мемуаров Романа Гуля. Однако Булгаков, скорее всего, с ними не был знаком. Зато он наверняка разговаривал с Бржезицким, который тоже находился под Красным Трактиром с вечера 20 ноября в составе 2-го отдела дружины во главе с гвардии полковником Сергеем Крейтоном. Однако, в отличие от Гуля, он в Красном Трактире не был, а остался в цепи за пределами села. И именно эту историю рассказывает Турбиным Мышлаевский.

Подобно большинству офицеров, взятых в плен петлюровцами, он был вывезен немецким командованием в Германию, где работал с военнопленными. Позже, пройдя переподготовку в Великобритании, он был направлен на Дальний Восток в армию адмирала Колчака. После её разгрома служил в Красной армии – сначала по медицинской части (Тинченко утверждает, что Бржезицкий хотел поступить на медицинский факультет Киевского университета, но на источник информации не ссылается), а потом в артиллерии до демобилизации в 1922 году. Потом работал десятником на стройке, по приглашению Леонида Карума читал курс военной химии на военной кафедре Киевского Института Народного Хозяйства и очень много пил.

В 1931 году был арестован по делу «Весны» (контрреволюционной организации бывших офицеров), осуждён и приговорён к «высшей мере социальной защиты – расстрелу» (большевики знали толк в социальной политике), которую, однако, заменили на пять лет заключения (пути советского налево-, направо- и прямосудия неисповедимы). Умер в лагере в 1932 году.

В целом, если исключить досадную ошибку Тинченко с военной службой Сынгаевского, можно считать, что образ Мышлаевского описывался с учётом личных черт и Сынгаевского, и Бржезицкого.

Ну и в заключение – цитаты:

«– Как это Вы ловко её опрокидываете, Виктор Викторович!

– Достигается упражнением!»;

«– Я против поэтов ничего не имею. Не читаю я, правда, стихов.

– И никаких других книг, за исключением артиллерийского устава и первых пятнадцати страниц Римского права. На шестнадцатой – война началась, он и бросил.

– Ларион, не слушайте! Если угодно знать, “Войну и мир” читал. Вот действительно книга. До конца прочитал и с удовольствием. А почему? Потому что писал не обормот какой-нибудь, а артиллерийский офицер»;

«– Что же это делается в этом богоспасаемом доме? Вы водкой полы моете?»

«– Я, собственно, водки не пью.

– А как же вы селёдку без водки будете есть? Абсолютно не понимаю!»

Кстати, приходилось встречать утверждение, что эта фраза – импровизация Владимира Басова, исполнявшего роль Мышлаевского в своей экранизации пьесы (кому ж ещё поручить эту роль как не фронтовику-артиллеристу?), но нет – легко проверить, что текст булгаковский и есть в пьесе.

P. S. Через некоторое время после премьеры «Дней Турбиных» Булгаков получил письмо, подписанное «Виктор Викторович Мышлаевский». Человек, прошедший такой же путь, который наметил себе герой пьесы, изливал драматургу свои чувства. Не очень ему нравилась советская действительность… Но образ попал в точку.

Умел ли Шервинский петь?

Странный вопрос – и в «Белой гвардии», и в «Днях Турбиных» Шервинский как раз только и умеет, что петь. Причём в двух смыслах – он и действительно поёт (и даже становится-таки оперным певцом), и «поёт» в том плане, что складно рассказывает разные небылицы. Ему даже верят. Но так ли всё было?

Раскрывая образ Шервинского, нам придётся обратиться и к первоисточнику – роману