— Держись за меня, — крикнул ему в ухо дядя, — закрой рот тканью!

Сказать было проще, чем сделать!

Шагровский ощутил, как на его локте сомкнулись пальцы профессора, и Кац безо всяких церемоний потащил родственника куда-то в красно-чёрную круговерть. Оставалось только безоговорочно подчиняться — возможности сориентироваться не было, ни одно из пяти чувств не работало. Хотя нет — нестерпимую жару Шагровский ощущал каждой клеточкой тела! И еще песок — на такой скорости он хлестал по коже стеклянной крошкой, буквально снимая с открытых частей живую плоть!

Валентин ждал обещанного Рувимом ливня, а попал на жаровню к пустынным духам — во всяком случае, на первый взгляд местный ад должен был выглядеть именно так!

На Шагровском были остатки рубашки, которую они с Арин разодрали на перевязку еще позапрошлой ночью, да старая галабея[12] с бедуинского плеча — ветхая и грязная. Он не сразу сообразил, что дядя тычет ему какую-то тряпку — половину своей куфии[13]. Для нужного эффекта ткань хорошо было бы обильно смочить, но для этого следовало найти место, где их бы не сдуло и не занесло песком, пока они льют воду из фляги, так что пришлось обойтись так — всухую. Воздух был горячим, настолько горячим, что Валентину казалось — стальные части пистолета-пулемета обжигают ему ладони. Глаза, забитые землей, не хотели открываться, песок под веками со скрежетом царапал роговицу.

— Держись! — прохрипел рядом дядя.

Шагровский ощутил, что с другой стороны его подхватывает Арин и, уже не делая попыток осмотреться, позволил спутникам волочь его прочь, под прикрытие скального выступа — ему оставалось лишь передвигать ноги и не мешать.

Только забившись в щель, как перепуганные мыши, и накрыв головы дядиной галабеей, все трое смогли перевести дух и откашлять землю из горла. Несколько глотков воды из горячей фляги вернули Шагровскому способность говорить, он даже потратил пару граммов драгоценной жидкости, чтобы промыть глаза, иначе веки было не разлепить. Вокруг бушевала песчаная буря, и хотя здесь, в узком месте, скорость ветра вырастала, зато скалы прикрывали от прямого давления ветра. Стремительный воздушный поток со свистом несся по каменному коридору на расстоянии вытянутой руки. Казалось, достаточно сделать шаг и остановиться уже не удастся — клубящаяся стена поглотит тело, понесет его, словно лист бумаги, ударяя о скалы. Было страшно. Шагровский поймал себя на том, что вжимается в стену за спиной так, что острые сколы породы царапают раздраженную потом кожу.

— Это надолго? — прохрипел он.

— Неизвестно, — отозвалась Арин чужим, грубым голосом, настолько не похожим по тембру на ее обычную речь, что Шагровский не сразу понял, что эти звуки издает именно она. — Может быть, час, может два. Или день-два…

— Не пугай мне племянника! — дядя скрипел, как плохо смазанная ось. — Не больше суток, Валентин! Я думаю — пару часов! Или меньше. Вы слышали грохот? И зарницы ночью были… Будет гроза и сильный дождь! Будет суфа[14]!

Само слово «дождь» сейчас звучало, как издевательство. Трудно было представить что-то более невероятное в царившем вокруг песчаном кошмаре.

— Мы не успеем выбраться наверх, — продолжил Кац.

Он вжимал голову в плечи, силясь спрятать рот от весело пляшущего перед самым лицом вихря из пылевой взвеси.

— Одно радует: сейчас они нас не найдут.

* * *

Дядя Рувим не ошибался — найти их в тот момент, когда не видно пальцев вытянутой вперед руки, было невозможно. Но он предполагал, что между его маленьким отрядом и преследователями как минимум пара километров. На самом деле, профессора Каца и Карла в этот момент разделяло не более сотни метров, и если бы вокруг не бушевала пыльная буря, они бы могли слышать друг друга, ведь Шульце тоже приходилось кричать, чтобы его слова разобрали спутники.

Легионеры находились в куда худших условиях, чем те, кого они ждали в засаде. Если Рувим легко увел своих подопечных под защиту скал, то Карл этого сделать не мог — валуны, за которыми они расположились, не укрывали от ураганного ветра, а до места, где каменные стены смыкались, надо было еще добраться. Пришлось забиваться в щели, как тараканам, держась поближе друг к другу, чтобы не потеряться в сумасшедшей круговерти.

Шульце, до того ни разу не побывавший в такой передряге, чувствовал себя ужасно. У него разом отобрали зрение, слух и возможность передвигаться. Он кожей ощущал, что враг неподалеку, но был бессилен изменить хоть что-нибудь — закрывая пересохший рот рукавом, он мучительно перхал и пытался откашляться, но из этого ничего не получалось: на языке и за губами накапливалась омерзительная на вкус взвесь, хрусткая и сухая.

— Никому не отходить! — хрипло прокаркал он, задыхаясь. — Ждем, пока стихнет!

— Какого хрена! — отозвался Ренье. Ему было явно плевать на субординацию. — Это может быть и на несколько дней, командир! Надо выбираться! Заматываем морды и ползем хоть раком отсюда! Мы все тут до завтра сдохнем!

— А куда ползти, ты знаешь!? — проорал Морис (его Карл видел как силуэт, и голос его мог разобрать только потому, что у француза теперь были противные визгливые интонации, хорошо слышимые в шуме ветра: от пересыхания в горле у него свистело, остальные же, наоборот, хрипели, словно пробитые динамики старого радиоприемника).

— Пока — туда, откуда пришли! — легионер взмахнул рукой, указывая куда-то во мглу, себе за спину. — Там можно найти укрытие от ветра и пересидеть. У нас воды — всего по фляге! Если не спрячемся — нам конец!

Ползти туда, откуда пришли, означало отказаться от мысли догнать профессора. Догнать прямо сейчас, сегодня и сломать его, свернуть ему шею… Этого Шульце допустить не мог. Оставаться в засаде?.. Ренье был прав. Это не выход. Сдохнуть здесь — это дать Кацу уйти безнаказанным. Ну, уж нет!

На принятие решения ушли доли секунды, все-таки недаром Вальтер-Карл столько лет руководил своим легионом. Возможно, немец не был Спинозой, но своим солдатам он всегда казался Наполеоном.

— Взять друг друга за пояса! Не отпускать! Идем вперед!

Никто ничего не сказал. Наверное, потому, что никакой разницы между «вперёд» и «назад» в настоящий момент не существовало — главное было уйти с места, где они находились. Но никто и не сдвинулся с места — встать и подставить себя под сокрушительные порывы, требовало решимости. Или предводителя.

— Я иду первым! — крикнул Карл. — Вторым — Ренье! Морис! Ты — третий! Замыкающий — Ларс! Встали! Ну!?

Шульце поднялся на полусогнутые, подставляя круглую согбенную спину ударам бури. От порывов ветра его качало.