Детей-сверстников Илья сначала вовсе не сторонился. Он просто не совсем понимал, что с ними делать. Когда пошел в школу, явно экспериментировал от нечего делать (программа начальной школы по понятным причинам не представляла для него не только трудности, но и интереса). В своих экспериментах Илья вполне разумно шел от имитации: пытался бегать рядом с одноклассниками на переменах, кричать то же, что и они, попросил Тамару купить ему меч джедая, пистолет и — чуть позже — мобильный телефон. Тамара все это поощряла, но никаких успехов не видела. Меч Илье сломали, пистолет отобрали, мобильный телефон куда-то пропал. Илья пожал плечами — ну, я пытался, не получилось, — и вернулся к книгам, энциклопедиям, позже — компьютеру с интернетом.

В конце года директор школы сам предложил перевести мальчика в гимназию, причем сразу в третий класс. Тамара согласилась, а Илья за пару недель лета с воодушевлением прочитал и изучил все полагающиеся учебники, перерешал все задачи.

В гимназии Илье, как ни странно, понравилось меньше, чем в обычной школе. Пытаясь объяснить матери, он сказал так: «Там всем было всё равно или смешно, они, даже когда дрались, толком не злились, а здесь они смотрят, видят, сравнивают и злятся». Тамара до сих пор не знает, что именно он имел в виду, но чувствует в словах сына какую-то правду: обстановка в гимназии была действительно неприятная.

Гимназический учитель математики (он же — классный руководитель) ранжировал детей по участию в олимпиадах. Воспитанный в уважении к старшим Илья по его наказу принимал участие во всем и почти везде занимал какие-то места. В конце концов закономерно поступило предложение от Новосибирской школы-интерната для одаренных детей: «Там он будет среди своих», так сказал человек, который отбирал способных школьников со всего региона. «Я туда не хочу, но поеду», — так сказал сам Илья.

Тамара заплакала светлыми слезами — в сущности, много лет она жила только ради сына. Теперь он уедет и вряд ли вернется в Томск. А что же остается ей? «Главное, чтобы он был счастлив», — сказала она себе и улыбнулась сквозь слезы.

Из интерната Илья писал матери письма, похожие на охлажденное жидкое молоко (образ самой Тамары. — Е. М.) — из них нельзя было понять, нравится ему там или нет. Но никаких жалоб, никаких тревог, никаких конфликтов. Никаких закадычных друзей, влюбленностей, но есть приятели. Учился очень хорошо. Играл на флейте в местном ансамбле. Подросткового кризиса не было. Только однажды руководительница класса сказала: я его почему-то не вижу, как будто где-то там — темное стекло. Тамара неделями ходила и думала об этих словах. Так ничего и не надумала.

Потом, после интерната, вполне ожидаемо — МГУ, математический факультет. Поступил, учился. Сначала жил в общежитии, потом стал снимать комнату, мать сама предложила оплачивать — почувствовала, что от общежития Илья за много лет просто устал.

А потом однажды днем позвонил из Москвы незнакомый человек — куратор курса — и сказал, что Илья в больнице. В психиатрической.

Почему-то она почти не удивилась. Конечно, сорвалась, поехала. Попыталась разобраться, что произошло. Илья перестал ходить в университет. Сидел дома, из комнаты круглые сутки доносились какие-то странные звуки синтезатора — видимо, он что-то сочинял. Не ел, не спал, почти не выходил в туалет. Встревожившиеся соседи по коммуналке сначала пытались говорить с самим Ильей, но он на контакт не шел, причем выглядел ужасно. Тогда позвонили медикам. Медики поартачились, но приехали. Потом уже они сами связались с университетом.

Илья при встрече был слегка заторможен, спокоен.

— Ты понимаешь, что нужно учиться? — с отчаяния Тамара заговорила как самая обычная мать с самым обычным ребенком.

— Да, понимаю. Это было неправильно. Я еще не готов.

Выписался, восстановился в университете (там вошли в положение, конечно). Еще два года, диплом. На последнем курсе работал (Тамара извиняется, но объяснить, что он там делал, не может). Через полгода после диплома — еще одна госпитализация. Диагноз — шизофрения.

Я смотрю сочувствующе. Увы, я действительно ничем не могу ей помочь. Только выслушать. Мне жаль, мне ужасно жаль…

Но Илья опять вышел на работу. И работал еще три года (еще одна госпитализация где-то в промежутке). А потом однажды с небольшим чемоданом появился на пороге материнской квартиры.

— Мама, здравствуй, я приехал домой, — сказал он и прошел мимо нее в свою комнату.

С тех пор он из нее практически не выходит.

— Он принимает лекарства?

— Не знаю. Я ему их покупаю и даю.

— А что же он делает целыми днями?

— Работает. Часов по девятнадцать-двадцать в день. Он очень мало спит, а ест за работой. Он говорит, что ищет формулу музыки.

— Что?!

— Он говорит, что музыка лежит в основе мира. Еще Пифагор это знал. Но тогда не было способов, технологий. А сейчас уже расшифровали геном человека, и поэтому пора. Геном, следующий этаж — музыка, это более глубоко. Нужно найти формулу, пока люди не наломали дров на верхних этажах, не зная, что в основе, и не погибли. Музыкой зашифрован сам мир, и это уже можно постичь и использовать, потому что настало время. Нужен только инструмент. А когда он будет, тогда космические перемещения и всякие изменения человека, биосферы, пространства, времени, регулировки — все возможно. Но это уже потом. А его задача — инструмент, отмычка в каком-то смысле… Может быть, все и не так, но я не могу лучше вам объяснить.

«Очень высокоспециализированный бред», — подумала я, но вслух ничего не сказала. Что она, сама не понимает, что ли?

— Но есть же этот Перельман, в конце концов, — сказала Тамара. — Что-то же он там реально открыл…

«Думаю, что его матери от этого не легче», — подумала я, а вслух сказала:

— Открыл, да. А Илья совсем ни с кем не общается?

— Общается. По интернету. Довольно много. С кем-то там консультируется, когда не понимает чего-то, у него же никакого музыкального образования-то нет. Иногда ему два его однокурсника по «Скайпу» звонят (один из Москвы, один из Калифорнии) и еще один, с которым он работал. Он им рассказывает, как у него дела продвигаются, они его ободряют, я слышу.

— Это хорошо, — сказала я. А что еще я могла сказать?!

— Спасибо вам, — сказала Тамара. — Поговорила вот, и вроде легче чуть-чуть. Вы ведь не испугались этого всего? Подумали: тоже жизнь?

— Ничуточки не испугалась, — грустно подтвердила я. — Наука умеет много гитик.

— Вот и пойду теперь жить дальше. А это вам на память, — она протянула мне дешевую флешку, какие иногда дают на сдачу в больших универмагах.

— Что это? — удивилась я.

— Какая-то часть его формулы…

— Простите, но я же ничего не понимаю в формулах!

— Там музыка.

— А. Но у меня айпад, я не смогу сейчас вставить и послушать.