ожидании скандальных заседаний, где все так просто, ясно и интересно, они слонялись по кулуарам и судачили о своих личных делах.

Несчастные черноземные законодатели, впервые призванные к этой роли, не имели хорошей школы. Их не втягивали в серьезную политическую работу, а приучали смаковать пикантные разоблачения, слушать грызню, наблюдать борьбу уязвленных самолюбий, перемыванье грязного белья.

Соперничество Быча и Филимонова приняло острую форму. Первому не давала покоя атаманская булава. Второму приходилось обороняться, а иногда, под влиянием своих, не в меру усердных, сторонников, и переходить в наступление.

В конце ноября, по непроверенному доносу, атаман приказал военному прокурору Кубанского краевого военного суда полк. Приходько, для большей помпы, лично арестовать ген. Букретова, помощника управляющего ведомством продовольствия и снабжения. Главою этого ведомства считался Быч.

Доносчики, какие-то темные личности, всего вернее, что агенты добровольческой контрразведки, сообщали о крупных хищениях в ведомстве снабжения. При проверке все оказалось вздором. Тогда придрались к каким-то формальным упущениям.

Чтобы избежать гласности, атаман предал Букретова, вопреки закону, «суду чести», председателем которого назначил своего родного брата. Суд лишил Букретова права поступления на службу.

Кроме того, сторонники Филимонова раздули и другое дело о договоре, заключенном правительством с крупной ростовской табачной фирмой. Асмолов и К°. Нашли, что торговый дом приобретал по договору чересчур большие преимущества и вовсе убивал всех конкурентов.

– Нет ли тут недобросовестности со стороны правительства? – поднял в Раде вопрос полк. Чакалов.

– Предложил бы такого члена Рады исключить на пятнадцать заседаний, – возмущенно заявил Щербина, бывший член Государственной Думы II созыва, один из образованнейших депутатов. – Впрочем, – смилостивился он, – ввиду неблаговоспитанности и некультурности полк. Чакалова можно ограничиться исключением лишь на пять заседаний.

Предложение Щербины проголосовали и приняли.

– Тогда надо исключить и Воропанова, оскорбившего атамана! – раздались голоса линейцев.

– Это сделать не возбраняется, предлагайте, и Рада проголосует, – ответил Рябовол.

Племянник атамана и его агент в Раде, молодой сотник Д. Филимонов, разразился градом упреков по адресу высокого учреждения.

– Что ни шаг, то разногласие. И абсолютно никакой продуктивности. Толчемся на одном месте.

– Разногласия начались лишь с того момента, как стали выбирать атамана, – кричали ему.

«Трудное дело политика! Особенно – для простой, немудреной головы хлебороба», – с грустью восклицала «Вольная Кубань», официоз правительства[36].

«Жутко становится от подобных настроений и тяжело, обидно видеть первые шаги новых свободных учреждений, призванных в роковой час всеобщей опасности на великое дело спасения России», – произнесла свой приговор Раде газета Шульгина, которая из сил выбивалась, чтобы породить как можно больше скандалов и грызни в этом «свободном учреждении». Она ни на минуту не давала покоя кубанским законодателям, ела их поедом, как грозная сварливая свекровь ненавистную, строптивую невестку.

Произошел, например, такой случай. Некий хорунжий Зеленский выпорол в станице Успенской старую, уважаемую учительницу Попову. Дело дошло до Рады, которая, разумеется, осудила хулиганский поступок офицера и даже назначила ему наказание. Но при обсуждении этого вопроса какой-то малокультурный депутат подал с места реплику: «Так ей, учительнице, и надо».

«Неслыханный позор! Кричать – «так и надо»! Ну и законодатели!» – измывалась «Великая Россия».

Тех безобразий и преступлений, которые совершали спасатели отечества в генеральских чинах, газета Шульгина не замечала.

Нехорошая слава прошла про кубанские дела. Редко кто вспоминал добром Раду, которую Шкуро однажды назвал публичным домом. Никто, даже на Кубани, не видел от нее никакой пользы. Фронт ее определенно не терпел.

Даже официоз донского правительства, «Донские Ведомости», однажды лягнул ее, поместив стихотворный фельетон «Деликатность» за подписью некоего Е.В.

По-старому, как надо,Мы песню завели:Ой Рада, ой дид-Рада,Ой люшеньки-люли.Полна своеобычийКубанская странаИ логикою бычьейОна умудрена.Незлобивы и чистыЛежат на пласте пласт:Внизу имперьялисты,А сверху «хведераст».Выходит крайний правый,Сказал – и всем хорош;Уходит, облит славойОт бисов и ладош.Выходит некто красный…Сказал, и на те вот:В ответ ему согласныйКубанец честь поет.Гудит бычачье стадо,Гудят все, что шмели…Ой, Рада, ой дид-Рада,Ой люшеньки-люли.Такая, знать, натураВсех чествовать подряд:Им гетман и ПетлюраРавны как друг и брат[37].

«Вольная Кубань» не замедлила ответить своему собрату на его «Деликатность» фельетоном, озаглавленным «Хамство»:

… И это на страницах«Донских Ведомостей»!Что скажут по станицамОт чудных сих вестей!Ведь Круг и наша Рада, —Да это ж наш народ…И вам, Е. В., знать надо, —Не стадо этот сброд.Но я по вашим длиннымУшам могу сказать,Что слов вам этих дивныхВовеки не понять!

VII. «Союзники»

Флот Антанты, пройдя побежденный Босфор, проник в Черное море.

Союзники, казалось, стремились на помощь белым армиям юга России. Офицерство, главное ядро белого стана, привыкнув видеть в англичанах и французах соратников по мировой войне, не допускало мысли, чтобы союзники не помогли белым сокрушить большевиков, заключивших мир с немцами. Многие, более того, рассчитывали, что союзники, справившись с Германией, сами явятся в Россию, чтобы придушить большевизм. Не надеясь на свои силы, ждали спасителя извне.

Напрасно разумные люди предостерегали от излишнего увлечения «бескорыстными» заграничными друзьями.

Краснов, якшавшийся с немцами, хорошо знал цену германскому бескорыстию. Недаром 16 августа он уверял «державного хозяина» земли донской, что Россию спасут во всяком случае не иностранцы и что всякое вмешательство последних в русские дела только хуже разорит страну.

Харламов тоже не верил, чтобы союзники дали свои войска для «спасения» России.

«Председатель Войскового Круга В.А. Харламов, – писали «Донские Ведомости» 7 ноября[38], – в беседе с журналистами заявил, что первой задачей всех образовавшихся правительств должна быть борьба с большевиками. Надеяться всецело на союзников нельзя, ибо роль союзников сведется лишь к занятию важнейших узловых станций на юге России. Отпор же большевикам нужно дать собственной армией».

Харламов зря не говорил. Член кадетской партии, он имел постоянную и притом более или менее доброкачественную информацию о настроениях заграницы.

Тем не менее союзников ждали.

Ждали страстно, нетерпеливо.

Больше всего – Добровольческая армия. Она, обладавшая, несмотря на свою безземельность, тенденцией представлять на юге общерусскую власть, ждала сильной поддержки извне. Союзники, не имевшие понятия ни о Доне, ни о Кубани, хотели говорить о старых долгах с теми, над знаменами которых витала тень прежней России. От Сазонова и Маклакова они слыхали только об одной истинно Русской армии – Добровольческой.

Престиж Доброволии при появлении союзников поднимался очень высоко. Теперь должны были замолкнуть кубанские шавки; донской атаман, скомпрометированный дружбой с немцами, должен был обуздать свою гордыню.

В екатеринодарских газетах в начале ноября приводилась беседа с «высокоавторитетным лицом», которое заявило журналистам:

– Союзники на Добровольческую армию смотрят как на основу своей деятельности по объединению России и освобождению ее от большевиков. Всякое государство или государственное образование, которое своим сепаратизмом мешало бы объединению разрозненных частей Великой России, они считают своим врагом. Лицом, которое могло бы взять главное командование, они считают ген. Деникина. Союзники обещают неограниченную помощь деньгами, оружием, снаряжением и всевозможными медикаментами. В Новороссийск уже доставлено 6 миллионов патронов и тысячи винтовок. Скоро прибудут танки»[39].

Их так страстно ждали,