— В качестве альтернативы колбасе можем взять сыр.

— Можем, — вновь согласился я.

Хотя альтернативой колбасе мне всегда казался не сыр, а социализм.

Видимо, здесь дело было в том, что места, где были колбаса и сыр, я видел, а мест, где были бы колбаса и социализм — нет…

…Однажды, разговаривая с моим другом, художником Васей Никитиным, как и большинство наших современников — ни о чем, а значит, аргументируя свои мысли примерами, не имеющими к теме разговора никакого отношения, я зачем-то сказал:

— Хороша ложка к обеду, — получил в ответ, вполне соответствовавший моему бесспорному утверждению бесспорный ответ:

— Ага.

А к ужину — женщина…

…Когда мы оказались на лестничной клетке, и я чуть задержался, разыскивая ключи в кармане, Элия Вита, подойдя к моей двери, несколько раз похлопала ладошкой по кожаной обивке.

Удача и смерть по несколько раз в одну дверь не стучатся.

Такое бывает только с надеждой.

И когда однажды мы заговорили об этом с моим другом, художником Гришей Керчиным, я констатировал довольно печальную истину:

— Надежды умирают со смертью, — то Григорий вступился за продолжительность жизни надежд:

— Зато рождаются еще до зачатья…

— …Ты здесь работаешь? — Элия вошла в мастерскую, осмотрелась по стенам, на которых висели мои картины, прошла из угла в угол, нелишний раз демонстрируя свои ноги.

И вновь повторила свой вопрос-предположение:

— Ты здесь работаешь?

— Да, — ответил я.

— И женщины, которых ты ждешь, приходят к тебе сюда?

— Очень редко, — соврал я.

— Почему? — не остановилась моя гостья; и мне пришлось импровизировать:

— Элия, похоже, я такой старый, что мне уже иногда приходит в голову мысль, что в мастерской лучше поработать, чем ждать женщину.

Элия Вита вошла в мою мастерскую в первый раз.

И сделала это так, что не хотелось думать о том, что все происходящее когда-то происходит не только в первый раз, но и в последний.

Она обладала той грацией, которую можно было считать современной, потому что трудно было представить, что так же могла двигаться женщина в девятнадцатом веке.

Элия Вита отлично знала достоинства своей фигуры, а если в ее фигуре были недостатки — она умело скрывала их.

Взяв сумку с принесенными нами продуктами, я понес ее на кухню, и Элия прошла за мной:

— У тебя два холодильника? — На моей кухне действительно было два холодильника: один большой, стоявший просто так, второй маленький, которым я пользовался.

— Один.

Второй не работает.

— Почему? — спросила Элия, и я подумал о том, что ее вопрос относится к причине поломки.

И в ответ просто пожал плечами.

Не объяснять же мне было прибалтийской гостье, что Россия такая страна, в которой всегда хоть что-нибудь не работает: то холодильник, то правительство.

Но оказалось, что ее вопрос относился не к проблемам теории надежности машин и агрегатов, а к моей персональной безалаберности:

— Почему ты его не выбросишь? Он же мешает.

— Не знаю, — честно ответил я; а потом подумал и решил, что все-таки знаю:

— Наверное, потому, что, если я начну заниматься тем, что стану выбрасывать все, что мне мешает, у меня не останется времени ни на что другое в жизни…

…Мы расстались с кухней, и Элия прошла глазами по книжным полкам в моей мастерской; и, видя, что она бегло прочитывает названия на корешках, я сказал, указывая на полки у противоположенной стены:

— Книги по живописи вот здесь.

— Я уже видела.

У тебя очень старая, еще советская литература по искусству.

Не покупаешь ничего нового?

— Очень редко.

— Почему?

— Потому что в искусстве нет ничего нового из того, что меня могло бы заинтересовать.

— А мне казалось, что в искусстве очень много нового, — сказала Элия, оглянувшись на меня и посмотрев мне в глаза.

— Я не считаю новым то, что живопись стала громко кричать мне о себе, вместо того, чтобы тихо и спокойно рассказать мне обо мне.

— Что же тогда это, как не новизна? — В моей гостье вновь проглянул ученый исследователь, и я вздохнул в ответ:

— Вульгарность.

— А может быть — современное искусство это не вульгарность, а откровенность.

— Элия, откровенность всегда ограничивается культурным слоем…

…Я видел художников, вскрывающих себе вены на подиуме.

По-моему, это люди, просто забывшие о том, что художник — это все-таки деятель культуры.

Культурный человек, при определенных обстоятельствах, может вскрыть себе вены, но он никогда не станет это делать прилюдно…

— …А вот на этой полке у тебя интересный подбор книг, — Элия вновь возвратила свое внимание полкам, возле которых стояла.

— Это то, что мне было интересно.

— Как у тебя на одной полке уживаются и книги по истории, и сказки.

И правда, и вымысел у тебя в одном месте.

— В этом нет ничего удивительного, — улыбнувшись, ответил я ей, и мне самому было непонятно — шучу я или говорю серьезно:

— Если бы из истории любой страны убрали бы весь вымысел — никакой истории не было бы.

А если бы из сказок убрали всю правду, не было бы никаких сказок.

— А вот здесь у тебя много политических мемуаров.

Ты интересуешься мемуарами и политикой? — она явно рассчитывала на мое недоумение; и мне пришлось доумевать:

— Да, — ответил я, и было бы глупо, если бы я ответил что-то другое.

— Почему?

— Мемуарами я интересуюсь потому, что все, что уже есть на свете, это в той или иной форме мемуары.

— А — политика?

— Политикой? — переспросил я; так уж получилось, что читаемые мной книги формировали тему. Впрочем, этому не стоило удивляться — такое происходит с темами разговоров с тех пор, как люди открыли для себя книгопечатание. — Политикой я интересуюсь потому, что ничего не политического на свете нет.

— А ты, Петр, гордишься историей своей страны? — это была первая легкая провокация со стороны моей гостьи. Но я оказался готов к ней:

— Отношение к истории имеет две стороны.

Одни считают, что история приносит пользу стране, когда хвалит ее.