Другие считают, что история приносит пользу стране, когда говорит ей правду.

— Так, может, история — это не порядочность, а просто фарисейство?

— Фарисейство — это мера непрощения чужих подлостей, сделанных вам.

А порядочность — это мера непрощения своих подлостей, сделанных другим людям.

— Но, по-моему, прошлое изменить нельзя, — проговорила Элия тихо, не потому, что не хотела, чтобы я ее слышал, а просто задумавшись о чем-то. — Прошлое существует для того, чтобы формировать будущее.

Хотя многие и у вас, и у нас пытаются сделать это.

— Что сделать? — переспросил я.

— Изменить если не прошлое, то — отношение к нему.

— Прошлое, — ответил я без дополнительных размышлений, потому что не раз думал об этом, и ответ у меня был, — создает опыт.

Прошлое нужно не менять, а понять.

История страны существует не для того, чтобы страна могла ей гордиться, а для того, чтобы граждане страны могли на ней учиться.

— Но иногда люди хотят прошлое изменить, думая, что таким образом они меняют свою судьбу, — девушка говорила не слишком уверенно; и я не спорил с ней, а просто сказал то, что думал:

— Изменить прошлое хотят не те, кто стремится строить свою судьбу, а те, кто хочет к судьбе пристроиться.

— А что, по-твоему, важнее для понимания: эпоха или человек? — Элия задала мне этот вопрос без улыбки.

— Между человеком и эпохой я всегда выбираю человека.

— Почему?

— Наверное, потому, что я — человек, а не эпоха.

— Н-да… Времена не выбирают, — прошептала девушка; и я не стал с ней спорить, потому что жил в стране, в которой не выбирают не то что небанальные времена, но и банальных губернаторов.

О том, что разговор с этой молодой женщиной рано или поздно может поставить передо мной вопрос о том, кем же является моя Родина в мировой истории — моей матерью или грабителем на пути других людей — в этот момент мне даже в голову прийти не мог.

Но именно тогда Элия Вита задала мне первый из многих вопросов, на которые я не сумел ей ответить.

Не оттого, что вопросы были очень сложными для меня и я их не знал.

А потому, что я не хотел признаваться даже самому себе в том, что ответы на эти вопросы я знаю.

— Ты — русский художник.

Скажи мне — что это, по-твоему, значит?

И я замолчал, продолжая смотреть ей в глаза.

А она — сделала то же самое.

Разумеется, я мог сказать молодой женщине, приехавшей на учебу в мою столицу из Прибалтики, что быть русским художником, это значит — любить Родину.

Или то, что русский художник — тот, кто воспевает красоты России.

Да мало ли чего я еще мог бы сказать.

И, конечно же, все это было или по крайней мере могло быть правдой.

Только отчего-то мне не хотелось говорить ей то, что она могла и сама услышать по любому из каналов нашего телевидения.

А сказать, что для того, чтобы быть русским художником, нужно, кроме всего прочего, простить Родине все то, что она сделала, — почему-то не моглось.

И не почему-то — тоже.

Я промолчал — оттоптался на самом себе, промаршировал по мыслям, не лязгая подковами в тишине.

Не знаю — как истолковала Элия Вита мое молчание, как не знаю того — как истолковал бы его я сам, но она задала мне еще один вопрос:

— Я приехала с Запада, а вы, россияне, не любите Запад.

Почему? — Она произносила слово «Запад» — так явно с большой буквы, что можно было подумать, что некий мифический Запад — какое-то единое существо с ногами и руками, а главное — с какой-то одной головой.

Хотя я понял, о чем говорит Элия.

Но в ответ я вновь промолчал, потому что понимал, что никакой Запад не нанес моей Родине столько вреда, сколько нанесла России ее собственная власть.

И никакая российская власть не принесла России столько пользы, сколько принес ей Запад.

У России нет врагов.

Кроме самой России.

И это — самая большая боль для всех, кто Россию любит.

И еще я понимал, что мы страна, еще не научившаяся любить и уважать себя, хотя уже нашедшая кого ей ненавидеть и кого винить в своих бедах — но и по этой теме я промолчал тоже.

— Скажи, Петр, а ты — патриот? — Элия произнесла свой вопрос без вызова, скорее с любопытством; и, перед тем как ответить ей, мне пришлось вспомнить разговор, который произошел у меня с одним советником депутата какого-то, наверное, такого же, как и его советник…

…Советник, явно привыкший к тому, что его почтительно слушают, а может, просто не обращающий внимания на то, что его не слушает никто и почти никогда, уверенно сказал мне:

— Вы — русский художник, а значит, вы — патриот.

А значит, вы должны быть с нами — патриотами!

Вообще-то, меня тошнит от патриотической болтовни, и я просто спросил:

— А почему вы думаете, что патриот обязательно должен быть патриотом?

По своей инициативе я патриотам никаких вопросов не задаю.

Хотя один весьма интересующий меня вопрос у меня к патриотам есть:

— Что же они все-таки больше любят: грязь на улицах наших городов или наглость коррумпированных чиновников?

И однажды даже задал это вопрос какому-то чиновнику — сделав это, разумеется, зря, потому что чиновник пустился в рассуждения об истории.

Наверное, он думал, что патриотом человека делает вчерашний, а не сегодняшний день…

Но главное, что мешает мне всерьез относиться к патриотам, это то, что я, даже прожив некороткую жизнь, не знаю — что все-таки или на самом деле важнее: любовь к Родине или любовь к истине…

…Я встречал людей, говорящих, что наша Родина, Россия — самая лучшая страна в мире.

И никогда не спорил с ними.

Не потому, что, по-моему, Россия страна неудавшаяся.

Надеюсь — только пока.

Просто мне кажется, что тому, кто говорит, что Россия лучшая в мире страна, просто все равно — какая она на самом деле.

Может, у таких людей просто нет Родины?..

…Я молчал, потому что не мог в двух словах объяснить своей гостье, что для меня патриотизм не в тех, кто восхищается тем, что на Родине что-то хорошо.

Для меня настоящий патриот тот, кто ненавидит то, что на Родине плохо…

— … Ты — молчишь.