Может, потому и не хотел он брать себе жену из числа девушек, для которых его желание было превыше всего. А ведь многие беки зазывали его в свои улусы, намекая на красоту их дочерей.

Нет, ему нравилось гнаться на лыжах за сохатым, в котором не было и намека на покорность судьбе. Зверь сопротивлялся до последнего, норовя поднять человека на большие кустистые рога. Утробно ревел, бил копытом, метался меж охотниками и умирал, гордо подняв к небу голову.

И вечером после охоты Едигир устало лежал на пахучих шкурах и смотрел через отверстие полога, куда уходили, клубясь, тонкие языки дыма, на искрящиеся в зимнем небе звезды и думал, что настоящий мужчина должен жить один, как один живет лесной зверь.

…Но когда на берегу реки он нагнал убегающую от преследователей девушку, с закрытым наполовину лицом, и получил от нее удар плеткой, то увидел в ее глазах ту непокорность и страсть, не встреченную до сих пор. Может, потому и полез в реку, погнался за ней, чтоб еще раз увидеть непокорные глаза, их злость, ярость. Впервые в жизни захотелось узнать ее имя и услышать свое, произнесенное чужими губами.

На той стороне практически сразу нашел следы коня Юнус-бая и поехал рядом с ними, вглядываясь в густые кусты тальника, подступающие к самой реке. Вскоре берег начал понижаться, и он выехал к старому руслу Тобола, заросшему осокой с высокими кочками и сплетенными меж собой тальниковыми кустами. Лошадь начала увязать по самые бабки, и он вынужден был спрыгнуть на землю и пошел, аккуратно ступая на кочки, перепрыгивая с одной на другую. Для безопасности подобрал с земли длинный шест и проверял им наиболее топкие места.

Вскоре он услышал гортанный голос беглянки, громко кричавшей на кого-то. Раздвинув кусты, он невольно улыбнулся; конь, на котором она ехала, лежал брюхом на земле, выкинув передние ноги перед собой; а девушка, громко крича, хлестала его тонким прутиком. Но тот лишь стриг ушами и вздрагивал под ударами, не желая вставать. Судя по всему, он не хотел лезть дальше в топь, но девушке было невдомек, что дальше и она может увязнуть вместе с конем.

Услышав его шаги, девушка отскочила в сторону, выставив перед собой руку с небольшим кинжальчиком.

— Не подходи! — закричала она, коверкая слова.

— Нужна ты мне, — отмахнулся Едигир, — коня вот жалко.

Проваливаясь по колено в тягучую жижу, добрался до повода и дернул несколько раз. Конь жалобно глядел на него, но даже не попытался пошевелиться. Тогда он взял шест, подсунул его под конское брюхо и позвал:

— Ну, давай…

Из кустов тихо заржала кобылка Умара, и конь вырвал задние ноги из трясины, повернув голову на ее голос, потихоньку пополз обратно. Наконец, он зацепился передними копытами за твердую почву и тяжело встал, весь заляпанный зеленой тиной, в клочьях ряски, дрожа всем телом и вытянув вперед голову, побрел к кобылке.

Едигир шел следом, понимая, что девушка не убежит через болото и рано или поздно подойдет к нему. Так оно и вышло, когда он, ополоснувшись в реке, разжигал небольшой костерок из сушняка, обильно разбросанного водой по берегу.

Уже окончательно стемнело, и где-то в кустах раздавались голоса перекликающихся птиц и зверей. Верно, эти звуки и выгнали девушку к костру, Она протянула к огню обе руки, ни слова не говоря, долго стояла, вглядываясь в пляшущий огонь. Едигир протянул ей позаимствованные из седельной торбы Умара кусочки копченого мяса, но она шарахнулась в сторону, словно в руке у него была ядовитая гадюка.

— Не хочешь, так и не ешь, — хмыкнул он презрительно, но все же положил мясо на бревно, на котором сидел сам. Потом, немного помолчав, спросил:- Может скажешь, как тебя зовут? Меня — Едигир. Поняла? А тебя?

Но та молчала, по-прежнему прикрывая черным платком нижнюю часть лица, и лишь большие черные глаза светились в отблесках костра, как два уголька.

Едигир поймал и стреножил свою кобылку, надеясь, что жеребчик и так не уйдет один, и вернулся к костру. Девушка торопливо проглатывала мясо, оставленное им на бревне. Он хмыкнул и сел рядом.

— Что? Проголодалась видать, так ешь, пока дают. А вот верну обратно твоему хозяину, он так тебя накормит… Долго вспоминать будешь.

Глаза девушки вспыхнули огнем, и она, выхватив из-за пояса свой кинжальчик, взмахнула им, показывая, что убьет себя.

— Он мэнэ бил… — проговорила с сильным акцентом.

— Видать, плохо бил, коль в бега подалась. Так как тебя зовут? Гюзель, Салиха? — Он назвал еще несколько пришедших на ум имен, но девушка молчала. Наконец, чуть слышно произнесла:

— Зайла мое имя…

— Имя как имя, — ответил он, — красивое вроде. А сама откуда?

Девушка неопределенно махнула рукой в сторону, и Едигир понял лишь, что привезли ее издалека. Она слишком плохо говорила на его языке, и половина сказанного ею была ему непонятна. Из ее слов выходило, что ее отец важный человек в Бухарском ханстве, — она несколько раз повторила: "Бухара, Бухара…" А ее похитили враги, чтоб продать.

— Ладно, Зайла-бике, что дальше делать будем? Теперь ты рабыня… К хозяину не хочешь идти, меня боишься. Что делать? — втолковывал он ей, как ребенку.

— Пусть ты мой господин будешь, — проговорила она тихонько, — если меня нехороший люди поймают, то убить могут. Ты — хороший…

— Это я-то хороший? Ну, спасибо. Удивила. Но раз я твой господин, то имею право дать тебе новое имя. Такой у нас закон. Знаешь, как я тебя назову? Сузге. Это значит стройная и воду любишь. Любишь ведь воду?

— Да, да — закивала она головой.

— Вот и отлично, Зайла-Сузге. Пусть у тебя два имени будет. Согласна? А теперь иди ко мне. Ну, кому говорят!

Но девушка и не думала подчиняться, Соскочив с бревна, она кошкой отпрыгнула в сторону с зажатым в руке кинжалом.

Нэ подходи! Зарэжу!

— Да куда ты денешься, сама придешь. — Едигир в сердцах плюнул и, бросив на землю попону, улегся у костра.

…И тогда звезды на небе были такие же крупные и сочные, словно клюковки, выкатанные в снегу. Казалось, что они пели и смеялись, глядя сверху на молодого сибирского хана и его невольницу, вымененную за коня. Теперь она со своим мужем Бек-Булатом, его сводным братом, в Кашлыке. И это у нее на одежде он видел точно такие же узоры, как на пиале у пришедшего из Бухары сарта Кучума. Так кто же она, Зайла-Сузге? Ведь и ее купцы привезли несколько весен назад из Бухары…

В то далекое утро он проснулся от мягких прикосновений лошадиных губ и, приподняв голову, увидел две лошадиные головы, склоненные к нему. А рядом спала его Зайла-Сузге, положив на попону узенький кинжальчик в сафьяновых ножнах. Он переложил кинжальчик на землю и притянул девушку к себе. Повязка, которой она и во сне прикрывала лицо, сползла в сторону, и нежный рот полуоткрылся, губы тихо прошептали:

— Да простит меня Аллах, но я теперь твоя…Твоя наложница…

Потом он увез ее на дальнюю заимку и сделал своей постоянной спутницей на охотах. Она перестала прятать лицо под повязкой и мало чем отличалась в коротком тулупчике и круглой бараньей шапке от остальной свиты сибирского хана.