Многие из мест на Левом берегу, освященные присутствием художников, писателей, философов, сохранились по старым адресам и не потеряли свое назначение, но строго говоря, понятие «левое происхождение» достаточно эфемерно. Его не всегда удается распознать; обозначать какие-то границы столбиками невозможно, их остается улавливать скорее интуитивно, а за короткий визит и вовсе не понять разницу.

Остаются нюансы. Произнесите опять же название магазина «La Hune», и человек, знающий Париж, поймет, о чем речь. Это один из знаменитых «институтов» Левого берега — книжный магазин, который был основан еще в конце войны. Его отличали два важнейших качества: наличие грамотного персонала, который знал, что и где стоит на полках, и наличие нужных книг по интересующей теме в целом. И еще часы работы допоздна. «La Hune» открыт до двенадцати ночи, что придает цель поздней прогулке по кварталу Сен-Жермен, когда дела сделаны, с гостями вышел перерыв, все вокруг давно закрыто, а на последний сеанс в кино не тянет, потому что нечего смотреть.

Тропа к «La Hune» была исхожена не одним поколением, у магазина к тому же было исключительно выгодное местоположение. Он разместился между двумя культовыми заведениями («Флор» и «Де Маго»), где за все годы перебывало немало авторов продаваемых в магазине книг. У входа в «La Hune» располагался и сейчас находится отличающийся от обычного парижский газетный киоск с множеством иностранных изданий, журналов по философии, искусству, которых так много, что их стопками приходится выкладывать на тротуаре. Узкое пространство между печатной продукцией и входом в магазин обычно перегораживали ноги клошара Жан-Мари, рассчитывавшего на то, что местная, в основном не случайная, публика не имеет права не подать ему при такой любви к высокому. Говорят, что занимая это место семнадцать лет, он стал талисманом квартала.

Благодаря исключительному месту, магазин оказался уязвим в новые времена, когда вроде такой неуловимый, но вполне материальный дух Левого берега привлек внимание арендатора другого профиля. Объявленный в 2011 году уход с насиженного места «La Hune» стал драмой городского масштаба, в которую оказались вовлечены и общественность, и большая мэрия, и руководство 6-го округа, и владелец магазина — издательство «Фламмарион». Подстраиваясь под дух квартала, новые владельцы помещения разместили на витринах сентенцию «L’écriture c’est un voyage» («Писательство — это путешествие»). Если учесть, что выдавленным оказался именно книжный магазин, она выглядит как насмешка над более слабым конкурентом, проигравшим в сражении за дорогую площадь.

Для стороннего наблюдателя в итоге ничего страшного не произошло: магазин не закрылся, а всего лишь переехал на сотню метров в сторону от бульвара Сен-Жермен, можно сказать, сменив место в партере на кресло в бельэтаже. Однако на мое замечание, что все ведь в целом осталось по-прежнему, мой товарищ, великолепный знаток французской культуры и истории, публицист Александр Адлер с грустью констатировал: «Нет, это уже совсем не тот магазин».

Конечно, это не такое агрессивное разрушение микрокосмоса, с которым свыклись в Москве. Но все равно вымывается то, что десятилетиями являлось лицом Левого берега. Как и в нью-йоркском Гринвич-виллидже, на смену богеме приходит буржуазия, пусть и более продвинутая, чем в сверхконсервативных 16-м или 17-м округах. Из пятнадцати самых дорогих улиц в Париже примерно половина приходится на Левый берег.

Особо чуткие художники тенденцию растворения сложившегося образа ощущают. У Алена Сушона все песни пронизаны ностальгией, но про Левый берег у него получилась просто душераздирающая. В клипе, снятом на Мосту Искусств (Pont des Arts), он поет: «Прощай, моя страна, страна музыки и поэзии, где нас подчинили себе искусство и свобода, она умрет, что бы там ни говорили». Как у Булата Окуджавы: «Ты — моя религия, ты мое отечество». Между Арбатом и Левым берегом прямая параллель в том, что без них не ощутить ни московскую, ни парижскую городскую среду. Пока Сушон вспоминает тех, кто освятил своим присутствием эти места — Жюльетт Греко, Майлз Дэвис, Борис Виан, Лео Фере, Жак Превер, Зельда Фитцжеральд, Серж Генсбур и Джейн Биркин, — за его спиной, как из кубиков, возводится стандартный, из тех, что без паспорта и гражданства, бетонный торговый комплекс по типу ашановского.

«Не говорите нам больше о Сен-Жермене эпохи пятидесятых» — с таких слов открывается соответствующий раздел, посвященный району, в массовом и общедоступном зеленом гиде по Парижу. Начиная с 1980-х, «центры жизни» сместились в более динамичные кварталы — сначала в Марэ, потом в Бельвиль, теперь вот новое лицо приобретает Пигаль и даже какое-то время заезженный туристами соседний с ней Монмартр.

Недавно при поиске парижской гостиницы мне неожиданно задали вопрос: «А где вы вообще предпочитаете останавливаться? На „левом“ или „правом“?» И как-то сразу, причем верным образом, это придало осмысленный характер поиску того, что именно было мне нужно.

Такой привычный и успокаивающий жест: вернуться вечером в гостиничный номер, с чувством облегчения выложить из карманов мелочь, разные чеки, собранные за день визитные карточки и несколько билетов в метро. Те, что погашены, бросить в сетчатую мусорную корзину, остальные отложить до следующего раза. Билеты воспользуются неожиданно свалившейся на них передышкой и переместятся авиапутем в другую страну. И будут в результате — как происходит в момент, когда пишутся эти строки, — выцветать на солнце на дачном подоконнике в Подмосковье, выложенные из бумажника, чтобы не мешаться. Смотришь на них и думаешь: это же не просто проездной документ, который печатают миллионными тиражами, а сколок другой цивилизации.

В парижском метро обостряется внимание к переменам. Я не застал, конечно, контролеров, которые компостировали билеты перед входом на платформу, а хотелось бы взглянуть на то, как они справлялись с этой операцией. У Сержа Генсбура песня «Poinçonneur des Lilas» посвящена служащему метро на станции «Порт де Лила», прокалывающему целый день дырки, дырки, дырки… Теперь профессия, которую упразднили в начале 1970-х, кажется очень домашней и патриархальной. Но зайдет разговор о новом и старом в метро, и некоторые парижские собеседники начнут именно с того, что вспомнят о контролерах.

Мои собственные представления об изменениях в метро начинаются с тех служащих, которые сидели на каждой станции за окошками и продавали билеты. Надо было произнести ставшее привычным слово «карнэ» — «книжечку», и из-под разделительного стекла тебе выдавали стопку из 10 билетов. Теперь этот процесс обезличен и приходится иметь дело с автоматами. Служащие иногда и могут выйти из своей будки, чтобы помочь разобраться с машиной, а так их дело — давать справки.

Убрали также разделение вагонов на первый и второй классы — не нужно больше уточнять: «deuxième» («второй»). Не везде сохранилось и чудо дизайна — отполированные миллионами рук металлические рычажки, которые нужно было поднять в вертикальное положение, чтобы открыть дверь вагона на станции. На станциях обновили либо сильно почистили прежний желтоватый кафель, и в некоторых переходах появились таблички, указывающие на его историческую и художественную ценность.