— Ты серьезно?

— Да. Она стеснялась об этом рассказывать. Боялась, что я подумаю, будто у нее начинается старческий маразм.

— Ты рассказывал ей про вчерашнюю молнию?

— Да. Но ей казалось, произойдет что-то еще, что-то нехорошее.

— Так оно и вышло.

— Мрачновато, да?

— Да уж, — ответила Кэрол. Она вспомнила свой собственный кошмарный сон: черная бездна, отблеск, что-то серебристое все ближе и ближе.

— Грейс наверняка все тебе расскажет, — сказал Пол. — Увидимся вечером.

— Целую, — попрощалась Кэрол.

— И я тебя.

Она повесила трубку и вышла на автостоянку.

По небу катились темно-серые грозовые тучи, но дождь шел мелкий. Ветер по-прежнему был резким и холодным; он, словно осиный рой, гудел над головой электрическими проводами.

* * *

В комнате стояли две кровати, но вторая сейчас была свободной. Не было в комнате и медсестры. Девушка лежала одна.

Укрытая белоснежной простыней и кремовым одеялом, она лежала и смотрела в потолок, облицованный звукопоглощающей плиткой. У нее болела голова, и она ощущала все дергающие и жгущие царапины и ссадины на своем несчастном теле, уже зная, что серьезных травм у нее нет.

Ее злейшим врагом был страх, а не боль. Ее пугало то, что она не могла вспомнить, кто она. С другой стороны, ее донимало какое-то необъяснимое чувство, что вспоминать свое прошлое для нее глупо и опасно. Непонятно почему, ей казалось, что воспоминания грозят ей смертью, — это странное ощущение пугало ее больше всего.

Девушка знала, что причиной амнезии был не несчастный случай. Она смутно помнила, как шла по улице за минуту-две до того, как оказалась перед «Фольксвагеном». Уже тогда она испытывала страх и замешательство, уже тогда она не помнила своего имени и как оказалась в этом совершенно незнакомом ей городе. Ниточка воспоминаний начала раскручиваться еще до несчастного случая.

У нее было подозрение, что амнезия была для нее своеобразным щитом, который защищал ее от чего-то жуткого в прошлом. Потеря памяти в целях безопасности?

Почему? От чего надо спасаться?

«От чего я должна убегать?» — спрашивала она себя.

Она чувствовала, что в силах вспомнить, кто она есть. Ей казалось, что ее память еще подчиняется ей. Ей казалось, что прошлое лежит на дне какого-то темного пространства, но не так глубоко, чтобы не достать; надо лишь собраться с духом, сунуть руку в это черное отверстие и поискать правду, не боясь, что кто-то может ее там укусить.

Однако, когда она напряглась, чтобы вспомнить, когда она попыталась ощупать эту «дыру», ее страх, усугубляясь, перестал быть обыкновенным испугом, превратившись в безудержный ужас. Ей словно скрутило живот, сдавило горло, и, покрывшись липким потом, она почувствовала такую дурноту, что чуть не потеряла сознание.

На краю небытия она увидела и услышала что-то тревожное — то ли кусок сна, то ли какое-то наваждение, — и, даже не понимая, что это, она все равно испугалась. Видение состояло из единственного звука и образа, который, хоть и обладал гипнотическим воздействием, был простым: мелькнувший свет, серебристый отблеск какого-то едва видимого предмета, качавшегося среди густых теней взад-вперед, — возможно, блестящего маятника. Звук казался зловещим, резко отрывистым, но неопределенным, громким постукиванием, словно таящим что-то еще.

Тук! Тук! Тук!

Она вздрогнула, словно ее чем-то ударили.

Тук!

Она хотела было закричать, но не смогла.

Она вдруг почувствовала, что ее руки сжались в кулаки вместе со сбитыми и мокрыми от пота простынями.

Тук!

Она прекратила вспоминать, кто она.

«Может быть, мне лучше и не знать», — подумала она.

Ее сердцебиение постепенно пришло в норму, и ей на конец удалось глубоко вдохнуть. Живот отпустило.

Стук стих.

Через некоторое время она посмотрела в окно. В беспокойном небе летела стая больших черных птиц.

«Что со мной будет?» — спрашивала она себя.

Несмотря на то, что ее пришла проведать медсестра, а затем к ней присоединился доктор, девочка ощущала крайне тягостное одиночество.

На кухне у Грейс стоял аромат кофе и теплого фруктового пирога. Струившийся по окну дождь скрывал вид розового сада, раскинувшегося позади дома.

— Я никогда раньше не верила ни в ясновидение, ни в предчувствия.

— Я тоже, — согласилась Грейс. — А теперь и не знаю, что сказать. Я видела два кошмарных сна, где ты была в опасности, и я тут же узнаю, что ты дважды чудом уцелела, словно у тебя все и шло по этому сценарию.

Они сидели за столиком возле кухонного окна. Одежда Кэрол сушилась, и на ней были один из халатов Грейс и ее домашние шлепанцы.

— Уцелеть мне довелось лишь однажды, — ответила она Грейс. — Я имею в виду молнию. Вот тогда действительно небо с овчинку показалось. Но сегодня утром в опасности оказалась не я — это девочка чуть не погибла.

Грейс покачала головой.

— Нет. Ты тоже едва уцелела. Разве ты не говорила мне, что тебя вынесло на встречную полосу, когда ты затормозила, чтобы не наехать на девочку? По твоим словам, «Кадиллак» прошел чуть ли не в дюйме от тебя. А если бы он врезался? Если бы этот «Кадиллак» наехал на твой крошечный «Фольксваген», то у тебя наверняка была бы не одна царапина.

— Об этом я как-то не подумала, — нахмурившись, пробормотала Кэрол.

— Тебя так взволновало состояние этой девочки, что ты даже забыла про себя.

Откусив кусочек пирога, Кэрол запила его кофе.

— Не тебе одной снятся кошмары. — С этими словами она поведала ей о своем сне: об отрезанных головах, об исчезавших позади нее домах, о мерцавшем свете и серебристых отблесках какого-то предмета.

Взяв свою кофейную чашечку двумя руками и склонившись над столом, Грейс задумалась. В ее голубых глазах была тревога.

— Действительно дурной сон. Ну и что ты о нем думаешь?

— Я не считаю его пророческим.

— Почему же? Мой, похоже, оказался именно таким.

— Да, но не следует же из этого, что мы с тобой обе становимся предсказательницами. Кроме того, в моем сне было слишком много нереального. Слишком уж он какой-то безумный, чтобы воспринимать его всерьез. Эти неожиданно ожившие отрезанные головы — уж такого-то, я думаю, как-нибудь удастся миновать.

— Если он пророческий, то его вовсе не обязательно следует воспринимать буквально. На мой взгляд, в нем может быть какой-то символический смысл, предостережение.

— Какое?