никаких уступок (хотя уже в середине XIX века, вследствие размывания представлений о кодексе дворянской чести, нетерпимое отношение закона к сделкам по игре стало все чаще и чаще использоваться как уловка для уклонения от уплаты долга). Отрицательное отношение российского законодательства к игре отражалось в том, что происшедший по игре долг не мог быть взыскан не только первоначальным заимодавцем, но и третьим лицом, к которому перешло заемное письмо, в юридической терминологии, порочное с самого момента его выдачи. Поэтому Пушкин, давая показание о том, что заемное письмо было им проиграно барону Шиллингу, полностью уничтожал иск. Б.А.Язловский, коснувшийся юридической стороны займа в коллективной рецензии на издание «Рукою Пушкина» (1935), отметил случай с заемным письмом Пушкина 1819 г. как своего рода казус для дворянского правового быта, поскольку в то время карточные долги считались долгами чести[307]. Закон не мог споспешествовать заимодавцу в получении долга: это было личное дело должника – платить или не платить карточный долг. Кодекс же дворянской чести включал в себя такое понятие, как верность данному слову; его юридическим выражением было заемное письмо, засвидетельствованное самим должником[308]. В истории русского общества конца XVIII – начала XIX века известны случаи, когда в ходе судебных разбирательств всплывали обстоятельства выдачи долговых обязательств по карточным проигрышам, но, что важно, – по ходатайству родителей незадачливых игроков. И надо отметить, что родительские протесты против выплаты таких долгов вызывали негативный общественный резонанс.

Именно это обстоятельство заставляет пристальнее всмотреться в ситуацию с первым заемным письмом Пушкина 1819 г. На протяжении 1820-х – начала 1830-х гг. поэт неоднократно выдавал заемные письма после проигрыша в карты, причем на более значительные суммы. И ни разу после 1821 г. он не решился дезавуировать в полиции происхождение хотя бы одного из них! Более того, в конце 1830 г. всплыло еще одно заемное письмо барону Шиллингу от 8 февраля 1820 г. Пушкина, в тот момент все еще несовершеннолетнего. Шиллинг продал его некоему Серендену, а тот петербургскому ростовщику В. И. Кистеру. Письмо было на пятьсот рублей, что с процентами составило в 1830 г. тысячу рублей. Не платить долг было нельзя, поскольку заемное письмо было предъявлено к взысканию в момент, когда Пушкин занимался залогом в Опекунском совете своей части нижегородского имения. Между тем для совершения сделки по залогу требовалось разрешение претензий по всем долговым обязательствам. Когда 5 февраля 1831 г. в журнал Московского опекунского совета была внесена запись о выдаче Пушкину ссуды в 40 000 руб. под залог сельца Кистенева, то в ней особо оговаривалось, что тысяча рублей удерживается в Сохранной казне до выплаты долга Кистеру.

Почему же поэт не поступил со своим вторым заемным письмом периода несовершеннолетия так, как и с первым? Знаменитый русский писатель, в 1830 г. ставший женихом девушки из порядочной московской семьи, не мог позволить себе подобного шага. К тому моменту он был хорошо знаком с миром карточных игроков (в частности, Английского клуба), в котором заявлений в полицию о безденежности заемных писем не делали. Это было своего рода пятно на репутации молодого поэта, и мы должны с пониманием отнестись к этому эпизоду. Весной 1821 г. в его судьбе сошлось несколько линий. На решение Пушкина воспользоваться своим юридическим правом несомненное начальственное воздействие оказал Инзов (можно с уверенностью сказать, что, случись подобная история в Одессе, рядом с графом М. С. Воронцовым, поэт не решился бы дать показание с отказом от выплаты карточного долга). В правомерности подобного действия, по-видимому, пришлось Пушкина убеждать, и это привело к затягиванию всего дела о заемном письме. Инзов был наилучшим образом осведомлен о денежных делах поэта. Обратив к графу И. А. Каподистрии просьбу о возобновлении выплаты Пушкину жалованья как чиновнику Коллегии иностранных дел, Инзов писал в ней 28 апреля 1821 г.: «В бытность его в столице он пользовался от казны 700 рублями на год; но теперь, не получая сего содержания и не имея пособий от родителя, при всем возможном от меня вспомоществовании терпит, однако ж, иногда некоторый недостаток в приличном одеянии»[309]. Интересно, что Инзов упомянул именно отца Пушкина, о котором в письме к брату Льву от 25 августа 1823 г. поэт писал: «Изъясни отцу моему, что я без его денег жить не могу <…>. Мне больно видеть равнодушие отца моего к моему состоянию….» [310]

На юг Пушкин уехал из Петербурга в мае 1820 г. в качестве курьера, везущего Инзову императорский рескрипт о повышении, при этом на командировочные расходы ему была выдана значительная сумма – 1000 руб. Жалованье же Пушкин начал получать в Кишиневе лишь с 9 июля 1821 г. Пребывание на юге было, по-видимому, самым тяжелым в финансовом отношении периодом в жизни молодого поэта. Именно это обстоятельство, а также влияние Инзова, прикрывшего своим начальственным попечением нежелательные толки о Пушкине в Кишиневе, подтолкнули его к нетривиальному решению проблемы петербургского долга. Несомненно, какую-то роль здесь сыграла и личность предъявителя иска – дворового человека фон Лоде: кодекс чести связывал корпоративными обязательствами лишь дворян.

II. Залог имения в Опекунском совете (1830–1831 гг.)

Важная сторона жизни дворянского сословия в дореформенное время была связана с получением ссуд в Опекунском совете под залог недвижимости, т. е. имения. В нем принимались капиталы на сохранение (с приращением процентов) и выдавались ссуды под залог недвижимых имений «с обращением выгоды от процентов в пользу Воспитательного дома»[311]. В манифесте «О вкладах и ссудах в банковых установлениях» от 1 января 1830 г. был определен порядок и сроки выдачи ссуд под залог недвижимости. Займы под залог имений выдавались сроком на 24 и 37 лет с ежегодной выплатой 7 % и 6 % соответственно. В доход Воспитательного дома взималась ежегодная премия (1 % для 24-летней ссуды).

История с залогом в 1830–1831 гг. пушкинского Кистенева освещалась в публикациях П. Е. Щеголева, П. С. Попова, Ю. И. Левиной, Н. И. Куприяновой. В настоящем исследовании нам хотелось бы объяснить саму процедуру этого гражданско-правового акта, подчеркнув, что в отечественной историографии до сих пор нет работы с поэтапным описанием того, с чего начинались действия помещика, пожелавшего заложить имение, как они развивались и чем заканчивались. Разрозненные объяснения соответствующих эпизодов в биографии Пушкина необходимо свести воедино в одном научно-биографическом потоке. Картина, вырисовывающаяся на основании ведомственных документов о залоге Кистенева, как известных в печати, так и неопубликованных, дает яркое представление о функционировании и взаимодействии учреждений коронной администрации пушкинского времени. Для нас эта картина важна как фон для прорисовки гражданско-правовых и социально-психологических стандартов поведения дворянина, в соответствии с которыми действовал