— Ей, наверное, обидно. Так раствориться…

— Еще как обидно-то! Ничего, потерпит.

Ну, не знаю, не знаю. С капризными этими созданиями лучше поосторожней. Чуть перегнул палку и… Тут как-то явился он на концерт в Лондон. Опаздывал, торопился. Уже в Хитроу начал нервничать, раздраженно дернул свой бесценный сейф с сокровищем, и тут же тяжелая стальная платформа, на которой закреплен футляр, ударила ему по пятке. Он вырубился. Врач сделал обезболивание, и Маэстро, прихрамывая, кинулся на концерт. И на следующий. Обезболивал и играл. Через несколько дней нога чудовищно распухла. Оказывается, пятка была раздроблена и уже началось заражение. Больница, операция. Зачем-то он позвонил в Москву Веронике. «Откуда ты, Слава?» — «Да из больницы, сейчас сделают операцию — и я снова на ногах!» Вероника обмерла и принялась звонить Вишневской: «Галя, что у Славы с ногой?» — «С какой ногой? — рассердилась Галина Павловна. — Что за чушь?!» Потом она перезвонила уже из больницы, она уже сидела в палате возле притихшего своего мужа, который сразу осознал степень своей вины и постигшего его несчастья, со всеми доводами жены немедленно он согласился, проникся, обещал быть хорошим. И вся больница стояла уже на ушах, послушно внимая распоряжениям, которые своим знаменитым, всюду проникающим голосом отдавала прославленная жена прославленного Маэстро.

Испытывать терпение женщин Мстислав Леопольдович не рискует. Поэтому он им просто ничего не сообщает, не нагружает своими несчастьями. Всю жизнь он поворачивался к женщинам своей удачливой, праздничной стороной. Тем самым он от них очень хорошо защищен, ибо их раздражение гораздо опасней, чем возможные обиды капризной, но малоподвижной виолончели. И тем не менее женщины в его жизни по значимости всегда шли сразу за ней.

Женщины

За что они его любили? За то, что в двадцать с небольшим лет стал профессором консерватории? За то, что побеждал на всевозможных конкурсах? Проще говоря, за талант? Но его любили женщины, которых талантом весьма трудно было удивить, они сами ни талантом, ни славой не были обижены.

Вероника Леопольдовна: Когда мы жили уже на Немировича-Данченко, вечно дом полон был молодежью. Вся эта орава крутилась вокруг Славы, он всех дразнил, непрерывно острил, все постоянно друг друга разыгрывали, рисовались какие-то карикатуры, однажды стали вдруг создавать дом-музей Ростроповича, вовсе не потому, что он настолько был значим, просто он более других позволял смеяться над собой. Экспонаты в музей собирал Слава Рихтер, во флаконе у него хранились «слезы Ростроповича», в коробочках — «коренной зуб Ростроповича», «волосы с головы Ростроповича». Слава уже начал лысеть.

— Не комплексовал?

— Ой, что вы? Отчего? У него всегда были самые лучшие девчонки, самые красивые поклонницы, какие только могут быть, хотя он и не Аполлон. Да они и сами это понимали, их это не то что не останавливало — привлекало, вот в чем загадка. Я как-то записывалась с одной Славиной подружкой, она пела, я аккомпанировала. Она взглянет на меня — и все, петь не может, начинает хохотать. «Ты знаешь, — говорит, — я не могу. Я на тебя смотрю и вижу Славу. Только ты выдвинешь свою губу, у меня все внутри от хохота прыгает». А губа у нас фамильная, от нее никуда. В чем загадка? Почему он действовал на людей как магнит? Ведь вокруг него сразу же начиналась круговерть, едва он появлялся. Он будто градусов пятьдесят добавлял в эту и так уже разогретую среду, и сразу же она вскипала. Он, конечно, человек даже не блестящий, а просто сверкающий. И вот, может быть, самое главное: он необычайно широкий по натуре, щедрый. Он раздает себя горстями, он может сделать просто сумасшедший жест, так поразить, что не устоишь, женщин он просто покорял. И при этом никогда в его поступках не было корысти, он так увлекался, что не мог остановиться. Что-то было в этом гусарское. Он так умел поклоняться!..

В эвакуации отец их, кроме преподавания в музыкальном училище, подрабатывал, играя перед сеансами в кинотеатре «Молот». Там составилось трио: виолончель, скрипка, а на рояле играла Софья Вакман, трогательно красивая ленинградка, в которую четырнадцатилетний Мстислав Леопольдович безумно влюбился. Боже мой, Софа Вакман! Он провожал ее в кинотеатр и поздним вечером обратно. Муж Софы, дирижер Малегота Эдуард Грикуров, снисходительно наблюдал, как часа за три до сеанса в их комнатенку совершенно бесстрашно входил юный рыцарь, паж, садился на ящик у двери и неотрывно следил, как любимая женщина управляется по хозяйству, кормит и собирает в школу сынишку. Пока они играли, он ждал в кинотеатре. В фойе гулял морозный пар, они играли в перчатках, слушатели в тулупах и валенках не особенно прислушивались к звукам «Вальса» Сибелиуса или мендельсоновского «Скерцо», которые играло трио. Слава бесился, он хотел видеть успех и своего отца, и любимой Софы. Они не то играют, догадался он и, вернувшись домой, достал тетрадку, разлиновал ее нотными строчками и принялся делать переложение для трио «Лунного вальса» Дунаевского, всеми любимого по кино «Цирк», вальсов Штрауса. Через несколько дней он положил их перед отцом, отец долго смотрел на листочки, потом на сына, сказал: «Знаешь, ты сделал очень хорошее переложение, наверное, ты прав, играть нужно это. Мы их берем». И вечером, когда зазвучал в промороженном фойе «Лунный вальс», впервые стих тот гомон и гул, который, казалось, был природной особенностью этого кинопредбанника, и все лица повернулись к эстраде, и все увидели наконец музыкантов. А Слава отвел глаза. Он сделал отличный подарок. Он подарил женщине успех. Чуть позже он сунул ей в сумочку свой обычный дар — пять пряников. Ежедневно в школе он получал пряник на завтрак и тут же прятал его, накапливая до пяти, чтобы в конце недели сунуть их в сумочку Софы. Теперь это мальчишеское приношение потускнело рядом с настоящим мужским подарком.

Что дарил он потом другим женщинам? Майе Плисецкой? Заре Долухановой? Алле Шелест? В кругах поклонниц, внимательно и пристрастно следивших за рыцарскими подвигами своего кумира, появилась вдруг ехидная присказка: «Маялся-маялся, зарился-зарился, шелестел-шелестел! А подавился вишневой косточкой».

Просто настала эпоха главной женщины его жизни — Галины Вишневской.

Великий Маэстро, уже прославленный, уже получивший от жизни все, что могла она дать ему в СССР, да и возраст был у него уже солидный — 28 лет, вдруг напоролся на нечто неразрешимое: замужнюю женщину абсолютно иного характера, воспитания, на собственную противоположность. Абсолютно им не интересующуюся.

Галина Павловна Вишневская, жена (из книги «Галина»): «Мы сидели за столиком своей компанией. Вдруг подходит какой-то молодой мужчина, здоровается со всеми. Меня спрашивают: „Вы не знакомы?“ — „Нет“. — „Так познакомьтесь — это виолончелист Мстислав Ростропович…“ Имя его я слышала в первый раз — да еще такое трудное, я его сразу и забыла. Он рассказывал какие-то смешные истории, потом смотрю — яблоко от него ко мне через весь стол катится (как Парис в „Прекрасной Елене“ — „Отдал яблоко он ей…“). Я собралась уходить домой, молодой человек вскакивает:

— Послушайте, можно мне вас проводить?

— Проводите…