Крашенинников опустил Аникея на охапку кем-то принесенной травы, а сам без сил сел рядом. Их обступили дружески улыбающиеся ратники, возбужденные как удачной вылазкой, так и удивительным зрелищем прыжка. Затуманенный мозг Ивана ловил отдельные реплики:

– Ранены оба.

– Лекаря надобно.

– Послали уже.

От боли и огромной усталости Крашенинников видел окружающих как бы сквозь пелену, которая то редела, то вновь становилась почти непроницаемой.

– Ну-ка, ну-ка, расступись, народ честной. Где те добрые молодцы? Кажите раны, в бою полученные, – послышался неподалеку зычный голос лекаря…

Александр Христофорович закончил чтение и не спеша закрыл тетрадь.

– А что дальше было? – воскликнул Сережа. – Ты еще не сочинил, папа?

Отец улыбнулся:

– Сочинил.

– Почитай!

– Поздно, сынок. Мы все должны отдохнуть. Вот завтра, после прыжка, приедем с Павлом, тогда и почитаю.

– Ну хоть так скажите, Александр Христофорович, что дальше было? – попросил Кириллов.

– Не будем забегать вперед, ребятки, – решительно отрезал Чайкин. – Сейчас – спать. Серега, тащи Павлику раскладушку из коридора.

С самого утра в воздухоплавательной школе царило праздничное, приподнятое настроение. Курсанты строем с песней отправились через весь город на учебный аэродром, расположенный на окраине. Вскоре туда прибыло и руководство военного округа.

Некоторых сотрудников парашютно-десантного КБ, в том числе и Чайкина, руководство школы часто приглашало проводить занятия с курсантами, и немудрено, что с течением времени сотрудники КБ и будущие летчики подружились. Их объединяли общие взгляды, мысли, мечты.

«Придет время, и наши воспитанники разъедутся по всей стране, – думал Чайкин. – Они возглавят аэроклубы, будут приобщать молодежь к авиаспорту. Не только к самолету, планеру, но и к прыжкам с парашютом».

Вокруг аэродрома, за специально натянутыми канатами, собралось довольно много народа. Толпа нетерпеливо гудела.

Сотрудники КБ вместе с начальником школы направились к аэродромной постройке. У невысокого ангара стояло несколько старшекурсников. Поздоровавшись с ними, начальник школы и Чайкин вошли внутрь.

Кириллов, расположившись у оконца, из которого лился теплый свет летнего утра, снова и снова проверял свой «Жюкмес».

– Как настроение, Паша?

– Нормальное, – широко улыбнулся Кириллов. И Чайкин подумал, что этот курсант еще, в сущности, мальчишка. Но сегодня вместе со своими товарищами он делает важное дело. Технические результаты их прыжков лягут в основу конструкторских расчетов, что в конечном счете должно дать импульс отечественному парашютному делу.

Вместе они еще раз осмотрели парашют, тщательно уложили его, как положено по инструкции.

Несмотря на короткий срок знакомства, Чайкин успел привязаться к Павлу. Характер последнего отличался смелостью и прямотой, соединенными с удивительной деликатностью, даже застенчивостью. Впрочем, в нужные моменты Кириллов становился решительным и умел настоять на своем.

Помимо всего, Чайкин открыл в курсанте незаурядные конструкторские способности и прочил ему блестящее будущее. Практический опыт прыжков плюс талант – что еще нужно для конструктора?!

И с Сережкой Павел быстро нашел общий язык, а сын был мальчик замкнутый и вообще-то туго сходился с людьми, иных и вовсе отвергал, чувствуя к ним инстинктивную неприязнь. Вот, скажем, как их бывшую соседку из Крутоярска…

Об этом почему-то думал Александр Христофорович, наблюдая за прыжками курсантов. Но что это?

…Курсант падал, стремительно приближаясь к земле. Казалось, его притягивает к себе огромный всесильный магнит в виде просторного квадрата учебного аэродрома.

«Молодчина! Вот это выдержка, – билось в голове Александра Христофоровича. Но уже в следующую секунду он заволновался. – С ума он сошел, что ли? Форсит, мальчишка. Ох и надеру ему уши на разборе!..»

Время, непостижимое время словно застыло. И все, что происходило сейчас, расчлененное на бесконечно малые мгновения, казалось Чайкину не реальным, а уже происходившим в каком-то давнем дурном сне.

Каким-то шестым чувством Чайкин понял, что сейчас произойдет, за несколько секунд до того, как это поняли все остальные, собравшиеся на аэродроме.

Нет, купол «Жюкмеса» раскрылся. У всех собравшихся на аэродроме вырвался вздох облегчения.

Однако Чайкин почти не удивился, когда курсант, повисев под ним на стропах несколько мгновений, вдруг сорвался и с убийственной скоростью полетел вниз…

Клиника Академии наук встретила Чайкина, как всегда, какой-то особой атмосферой, сложным запахом лекарств, карболки, чисто вымытых полов, свежего белья.

Персонал знал Александра Христофоровича, привык к нему и не чинил препятствий, хотя клиника была закрытой.

Чайкин получил в гардеробе сияющий белизной накрахмаленный халат и поднялся по мраморной лестнице на четвертый этаж бывшего княжеского особняка, упоминаемого во многих документах российской истории.

Дежурная медсестра на этаже посмотрела на Чайкина и всплеснула руками:

– Что с вами, Александр Христофорович? На вас лица нет!..

– А что же вместо него? – попробовал пошутить Чайкин.

– Ну, не знаю… маска какая-то… – сказала молоденькая медсестра и тут же смущенно осеклась.

– Маска – это ничего, маску менять можно, – подбодрил ее Чайкин. – А как наш больной?

– Получше, – поправила косынку медсестра. – Семен Семенович сказал, что дело идет на поправку.

Андрей занимал одноместную палату. Его койка располагалась у высокого стрельчатого окна, напоминавшего Чайкину полузабытое «веницейское», которое было в их крутоярской комнате.

Собственно, это была не койка, а сложная система, состоящая из вытяжек, капельниц и мудреных медицинских приборов, назначение которых Чайкин даже не пытался разгадать.

Когда Чайкин вошел, больной внимательно посмотрел на него. Посетитель молча сел на единственный стул, придвинув его поближе к койке, вздохнул.

– Прости, дружище, сегодня с пустыми руками. Так уж получилось, я прямо с аэродрома.

– Ну?

– Плохо.

– Как это случилось?

– Думаю, не выдержали стропы…

В тот день Сережа долго ждал отца. Подошел вечер, в открытое окно после жаркого дня повеяло прохладой, а его все не было.

Вечер незаметно перешел в ночь. Затихли голоса мальчишек, играющих во дворе. Стемнело. У Сережи возникло тревожное предчувствие, которое уже не оставляло его. Даже есть не хотелось. Он сидел на стуле и молча, словно завороженный, смотрел на дверь.