– Сам ты балласт, – презрительно оборвал Колька. – Трусишка, зайка серенький. Боишься – ступай к мамке. Вот Сергей ни капельки не боится. Правда, Серега?

Мальчик кивнул.

– Слышал же: сам Александр Христофорович говорил, что такой аппарат служит для полета человека. Ладно, хватит тары-бары разводить. Прыгаешь, что ли?

Сережа подошел к самому краю, с трудом сделав несколько шагов: крылья, которые надулись, словно паруса, хотя и поставленные косо, тащили его назад. Затем вернулся на гребень покатой крыши, чтобы приготовить пространство для разбега.

– Подтолкнуть, что ли? – услышал он сзади чей-то вопрос.

– Не нужно, я сам, – ответил Сережа, разбежался и, упруго оттолкнувшись обеими ногами, очутился в воздухе.

В первый миг он зачем-то крепко зажмурил глаза, а когда открыл их, почувствовал, что летит. Это было ни с чем не сравнимое ощущение. Хотелось петь, кричать от восторга.

Глянув вниз, Сережа увидел ребят: они смотрели на него, махали руками, что-то кричали. Но разве расслышишь, если ветер свистит в ушах?

Внизу проплыл двор, дровяной сарай, показалось пространство между двумя домами, похожее на узкое ущелье. Неожиданный порыв ветра положил крылья почти набок. Сережа инстинктивно повернулся всем телом в противоположную сторону, пытаясь удержать равновесие. Однако это не помогло: огромный змей резко завалился в сторону.

Последнее, что запомнил Сережа, была отвесная стена многооконного дома, которая вдруг рывком приблизилась к нему…

Придя в сознание, Сергей долго не мог понять, где он находится. Белый как снег потолок… Он осторожно скосил глаза: и такие же белые стены.

– Лежи, мальчик, тебе нельзя шевелиться, – строго сказала молодая женщина в белом халате.

Только теперь Сергей заметил, что опутан сетью трубок. «Словно Гулливер у лилипутов», – мелькнуло в голове. В некоторых трубках пульсировала красная жидкость – кровь, что ли? К горлу подступила тошнота.

– Где я? – слабым голосом спросил Сережа, делая попытку оглядеться.

– В клинике.

Сережа помолчал.

– Ты еще хорошо отделался, – продолжала дежурная медсестра. – Свалился с четвертого этажа и жив остался.

– Я не свалился.

– А что же?

– Спланировал.

– Вот-вот, я и говорю – спланировал. – Улыбка медсестры показалась мальчику неприятной, и он закрыл глаза, снова погружаясь в тяжелый полусон, полуявь.

Когда он снова пришел в себя, был вечер. Тело теперь начинало болеть все сильнее. В палату вошла другая женщина – пожилая, чуть сутуловатая.

– Как дела, Чайкин? – спросила она. – Может, поел бы чего-нибудь?

– Пить.

– Это можно. – Она взяла с тумбочки маленький чайник и напоила его из носика каким-то кислым питьем – похоже, клюквенным морсом.

Сереже многое хотелось у нее спросить: сообщили ли отцу, где он находится, сильно ли он расшибся, когда выпишут… Но едва он начал говорить, сестра замахала руками. К тому же боль, возникающая откуда-то изнутри, вскоре сделалась невыносимой. Сергей застонал.

Сестра внимательно посмотрела на него и повернула какой-то вентиль на одной из трубок, опутывавших его тело. Через несколько минут онемение начало разливаться по телу, и мальчик снова погрузился в омут тяжелого сна…

Когда Сергей окончательно пришел в себя, палату заливало солнце. Он не мог в точности сказать, сколько дней прошло. Сквозь замутненное сознание пробивались хмурое лицо доктора, склоненное над ним, белая маска на лице, сладковатый тошнотворный запах какой-то жидкости, капающей на марлевую маску.

Однако двигаться он по-прежнему не мог.

В палату заглянул молодой улыбчивый парень на костылях.

– Андрей, – представился он.

– Сергей, – ответил Чайкин.

– Наши имена рифмуются. Я вижу в этом добрый знак, – произнес гость, усаживаясь на белую больничную табуретку. – Слышал я о твоем подвиге, Сережа. Мы с тобой, можно сказать, коллеги по прыжкам и старые знакомые.

– Как это? – удивился Сережа.

– Я друг твоего отца, – ответил, улыбаясь, Андрей.

После трагического прыжка Павла Кириллова прошло несколько лет.

В результате следствия, которое велось тщательно и придирчиво, выяснилось, что виноват в случившемся был прежде всего сам курсант: желая усилить эффект затяжного прыжка, он слишком поздно дернул кольцо, и слабые, обветшавшие стропы «Жюкмеса» лопнули…

Мысль о том, что имеющиеся парашюты не соответствуют требованиям развивающейся авиации, не была новой. Гибель Павла просто лишний раз подтвердила необходимость замены старых конструкций на новые, налаживания производства парашютов отечественной конструкции, развития этой отрасли наряду с самолетостроением. Не стоял в стороне от этого важного дела и Александр Христофорович Чайкин.

К этому времени сын Чайкина поступил в летную школу. Это далось Сереже с громадным трудом. После своего неудачного прыжка он много времени провел в больнице. Получил сотрясение мозга, а кроме того, повредил сухожилие на ноге и некоторое время прихрамывал совсем так, как его новый приятель Андрей, с которым он подружился в клинике. Оба они были помешаны на планеризме, парашютах, авиации. Андрей как с равным разговаривал об этом с Сережей.

Уже выписавшись, Андрей несколько раз навещал Сережу. А потом их жизненные дороги разошлись на долгое время.

Сергей занимался много, напористо, со всем юношеским пылом. Это было время появления все новых самолетов отечественных конструкций. «Фарманы» и «Ньюпоры» казались теперь нелепыми, чуть ли не ископаемыми чудищами. А давно ли авиаторы, уж не говоря о прочих смертных, смотрели на них словно на чудо?

Хуже обстояло дело с парашютизмом, и все, кто был причастен к развитию отечественной авиации, понимали: так дальше продолжаться не может.

Жили Чайкины на прежнем месте. Отцу, правда, предложили новую квартиру, но он отказался, сказав, что им двоим площади и так хватает.

Отец дневал и ночевал на работе, да и Сергей не очень-то отставал от него.

С личной жизнью у Чайкина-старшего так и не наладилось. Приезжала как-то Алла из Крутоярска. Свидание вышло невеселым. Сильно постаревшая Аллочка навезла им всяких гостинцев вкупе с приветами, поахала над тем, каким здоровенным Сергей вымахал – выше отца, а ведь и того росточком не обидели… С тем и отбыла восвояси.

– Женился бы ты, отец, – сказал Сергей, когда они проводили Аллу на вокзал.

– Раньше ты был против.

– Мало ли что…

– Упустил я свое время, сынок, – махнул рукой отец. – Уж буду доживать век бобылем, как говорили в старину.