На меня и на всех входящих с ужасом, непривычно расширенными глазами испуганно смотрела моя мама.

— Что ты так смотришь, мама! — закричал я. — Это же наши ребята: Цолак, Арсен, Корюн, Завен… Они к нам в гости пришли, тебе гостинцев принесли…

Она как-то странно тряхнула головой, будто сбросила с себя что-то, и растерянно забормотала:

— Нет, ничего… Ничего.

— Здравствуйте, матушка Шушан, — вышел вперед Цолак. — Вы, видно, чем-то встревожены. Случилось что-нибудь?

— Да нет, что могло случиться… Ничего, — все тем же голосом, отводя глаза, отвечала мама.

И вдруг от волнения, от растерянности или от чего-то еще она громко всхлипнула.

— Мамочка, что случилось? — обнял я ее, смутно предчувствуя какую-то беду.

Ребята обступили нас и тоже растерянно и сочувственно стали расспрашивать, что же случилось, не было ли дурных вестей об отце. И тогда из-за занавески послышался хриплый и дрожащий голос:

— Гагик, Гагик-джан, идите сюда…

Я на мгновение окаменел на месте.

Голос был такой знакомый, такой родной… Я бросился вперед, откинул занавеску и закричал:

— Папа!..

Он лежал на сундуке, который раньше служил для мамы кухонным столиком. Сундук был короток ему, и к нему еще подставили стул.

Лицо отца было худое, желтое и небритое. Над остро выступающими скулами лихорадочно блестели глаза. Под рубашкой на груди виднелась окровавленная повязка.

— Папа, ты ранен? — снова крикнул я.

— Тс-с, тише… — испуганно прошептала мама, подошла к двери, быстро накинула засов и прислонилась к дверному косяку, продолжая смотреть на ребят.

А они, в свою очередь, смотрели то на нее, то на отца и в растерянности не знали, что делать.

— Ну здравствуйте, ребята, — сказал отец. Затем обратился к маме: — Не бойся, Шушик-джан, может, оно и к лучшему, что ребята пришли. Одна ты ведь ничего не смогла бы сделать, а они помогут. И, уж конечно, не выдадут…

— Что случилось, дядя Степан? — наконец спросил Цолак. — Вы дезертировали? Убежали с фронта?

— Нет-нет, Цолак-джан, — сказал отец. — Вы садитесь, я вам сейчас все расскажу…

Ребята отложили инструменты и расселись кто где смог. Мама стояла у окна, наблюдая за происходящим во дворе, а отец начал свою историю.

Положение наших войск на фронте действительно оказалось ужасным. Мало того, что противник был в несколько раз сильнее, солдаты еще очень страдали от холода, голода и болезней. Они по целым дням не получали никакой еды, потому что, судя по слухам, у нас в тылу орудовали какие-то турецкие конные отряды, которые набрасывались на обозы, направляемые на фронт, и грабили: отбирали именно продовольствие и снаряжение. Но в последнее время солдаты упорно поговаривали о том, что это дело рук дашнакских маузеристов, которым содействовал кое-кто из командного состава армии. В полку, где служил отец, например, все удивлялись тому, как спокойно полковник Багратуни говорит о том, что очередной обоз вновь «подвергся нападению».

Были люди и среди командования, которые понимали, что воровство и растраты, ставшие массовым явлением, ускоряют и без того неизбежную капитуляцию. Они жаловались по инстанции, и наконец был получен приказ свыше высылать специальные отряды для охраны идущих из тыла обозов…

И вот дня три тому назад взвод солдат, в числе которых был и отец, направился из полка сопровождать обоз, состоявший из двадцати подвод, груженных продовольствием и снаряжением.

Начальником охранного отряда был назначен сам адъютант командира полка поручик Матевосян. У всех солдат были трехлинейные винтовки, и, кроме пятнадцати патронов у каждого в патронташе, они еще взяли с собой два ящика боеприпасов.

Обоз продвигался по пустынной дороге. Иногда на пути попадались разрушенные еще в восемнадцатом году, во время турецкого нашествия, деревни, где вместо домов высились почерневшие от гари горы из земли и золы, а сады и огороды были разорены и затоптаны. Вокруг ни души: жителей либо вырезали, либо все бежали от врага. Повсюду царило приводящее в ужас мертвое спокойствие. Ни блеяния животных, ни лая собак. Только изредка воровато прошмыгивали среди развалин одичавшие кошки…

Обоз шел медленно, и время тянулось утомительно. Выступающий впереди на коне Матевосян наигранно шутил, пытаясь поднять дух и настроение солдат. Он-то знал, что разговоры о турецких отрядах — выдумки. И к тому же был убежден, что при виде такого большого отряда охраны ни один турок не осмелился бы и близко подойти к обозу.

От нечего делать или от избытка энергии он безжалостно палил по птицам, по кошкам. Подстрекал к этому и солдат.

— Бейте, ребята! — кричал он. — Патронов у нас много, не бойтесь…

И солдаты стреляли. Это помогало им рассеять скуку.

Отцу не нравилось такое поведение Матевосяна. Не нравилось хотя бы потому, что он знал, как не хватает патронов на фронте и сколько из-за этого лишних жертв, а беспечный офицерик расстреливает их бесцельно. Кроме того, отец давно недолюбливал Матевосяна — еще с того вечера, когда поручик явился забирать его в армию. Кстати, с того дня мой отец и тот старый солдат Торос, который сопровождал его в полк, служили в одной роте. Торос и тут шел вместе с отцом, и они были, пожалуй, единственными, кто сохранил все свои пятнадцать патронов…

Так, без каких-либо происшествий, отряд добрался до Камарлу, где находился дивизионный склад. В тот же день, нагрузив подводы полученным провиантом, обоз двинулся назад в сторону фронта.

И вот Матевосян стал вдруг выказывать первые признаки беспокойства. Вначале он говорил, что нужны осторожность и бдительность, чтобы ничто не застало их врасплох. И это, конечно, было по душе отцу. Но постепенно беспокойство офицера сменилось явным страхом.

Едва обоз отъехал от склада на несколько верст, как Матевосян объявил, что он чует какую-то опасность, и приказал вскрыть ящики и раздать солдатам патроны.

Обеспокоенные его словами, все поспешно открыли складские ящики и… с ужасом убедились, что патроны иностранной системы и совершенно непригодны для их винтовок.

Матевосян принялся яростно ругать солдат за то, что они взяли с собой такие патроны, будто и впрямь это была их вина. А когда мой отец осмелился заявить, что они взяли как раз те ящики, на которые указал им Матевосян, офицер заорал на него, чтобы он замолчал: не то, мол, несдобровать ему.

Потом Матевосян приказал посчитать запас оставшихся у солдат русских патронов. Выяснилось, что у каждого, в среднем, осталось не больше трех штук. Несмотря на то что это было следствие его же, Матевосяна, глупых проделок, он тем не менее набросился на солдат.

— Мерзавцы, предатели! — орал он. — Из-за вас мы безоружны! Что будем делать,