Но прошла вспышка гнева, и настроение у него изменилось. Он стал объяснять солдатам, что беспокоится не за себя, а за них, потому как если враг нападет, то, безоружные и беззащитные, они все погибнут.

— Жаль ведь мне вас, у каждого дома жена, дети. Чего ради вам зазря пропадать?..

Говоря так, Матевосян все оглядывался, беспокойно гонял коня от одного конца обоза к другому; то торопил возниц, а то вовсе останавливал подводы; то орал, то снижал голос до шепота…

Все это, конечно, в конце концов ввергло солдат в страх и смятение. Они стали одолевать отца вопросами:

— А если нападут, Степан, что делать-то, а?..

— Как ты думаешь, перебьют они нас, а?..

Отец пытался успокоить их.

— Кто сказал, что на нас обязательно нападут? — говорил он. — А если нападут, смотрите, сколько нас… Дадим два-три залпа, как следует крикнем «ура», и увидите, как они уберутся. Откуда им знать, что у нас мало патронов?

Но Матевосян только головой качал:

— Мягко стелешь… Нет уж, лучше нам бежать, пока головы целы. Обоз мы все равно не убережем, так хоть сами уцелеем…

И уже к вечеру, когда ужас среди солдат дошел до предела, на горизонте показалась группа всадников. В багровых лучах заходящего солнца силуэты всадников были похожи на каких-то огромных и зловещих грифов, низко летящих над землей. Они стремительно приближались к обозу…

Матевосян остановил подводы, погнал коня вперед, чтобы определить, кто такие едут навстречу, затем возвратился галопом с паническим криком:

— Бегите!.. Турки!..

Солдаты потеряв голову бросили подводы и побежали в сторону поля, прячась за камнями и в ямах.

Матевосян тоже соскочил с коня и кинулся в ближайшую яму.

Только мои отец и Торос оставались на месте. Торос тянул отца за рукав и все повторял:

— Так как же быть, Степан, едут ведь…

И потом, не выдержав, он тоже побежал в сторону поля.

А отец думал о голодных товарищах в полку. Они ведь надеялись на них… Неужели так и оставить обоз врагам? Ведь турок всего пять-шесть человек, а наших — двадцать.

— Не убегайте, братцы!.. — обернулся он наконец к остальным. — Не бойтесь, их мало!..

И, быстро заняв позиции за камнем близ дороги, он стал стрелять в приближающихся всадников. Но не успел отец выпустить и несколько пуль, как сзади послышался чей-то яростный шепот:

— Ах, мерзавец, говорят тебе — беги!..

Отец обернулся и увидел лежащего неподалеку от себя Матевосяна. Он целил из своего револьвера прямо в отца.

Еще ничего не понимая, движимый лишь каким-то инстинктом, отец тоже машинально направил дуло своей винтовки в сторону Матевосяна. Но не успел он выстрелить, близ дула револьвера блеснуло слабее пламя, и отец, почувствовав слева в груди сильный удар, потерял сознание.

…Очнулся он, когда уже темнело. Над ним склонился Торос. Он испуганно тряс отца за плечо и кричал:

— Степан, а Степан!.. Господи, что за беда свалилась на наши головы…

— Торос… — слабо позвал его отец. — Братец…

— Жив! — обрадовался Торос.

Он снял рубашку, разодрал ее и перевязал грудь отцу.

— Торос, ты знаешь, кто в меня стрелял? — спросил отец.

— Как же не знать, я ведь неподалеку был, все видел… А ты-то знаешь, кто были эти «турки»?

— Кто?

— Сосед твой Бахшо, и его дружок Како, да еще несколько маузеристов.

— Вай, разбойники!.. Вот по чьей милости мы проигрываем войну туркам, вот кто губит нашу страну, — тяжело вздохнул отец.

Потом он спросил, где же остальные, но Торос ничего не знал о них. Наверно, так и бежали подальше от этого зловещего места, подальше от «беды». Да и что было делать беднягам? Если они и догадались, что нападающие вовсе никакие и не турки, возвращаться в полк им все равно нельзя было, потому что там Матевосян и его сообщники постарались бы уничтожить их, как опасных свидетелей. Оставался один выход — дезертировать, убежать, спрятаться дома, пока пройдут эти смутные времена… Да и сам Торос тоже говорил:

— Нет, Степан-джан, я в полк больше не возвращусь… Туда идти только на свою погибель, со свету ведь сживут. А если и оставят в покое, так либо от голода помру, либо настигнет меня, безоружного, турецкая пуля…

Когда стемнело, они двинулись в сторону Камарлу. Ночью добрались до вокзала. Там им удалось тайком пробраться на открытую платформу товарного состава, и на рассвете они были в Ереване. Всю дорогу беглецы обсуждали, где прятаться отцу. У нас не было в городе близких родственников, а если бы они даже и были, отец не захотел бы подвергнуть их опасности. С другой стороны, рана в груди беспокоила его все больше, начинался жар.

Делать нечего, решили пока незамеченными пробраться к нам домой, как-нибудь провести этот день, пока не придумают выхода. Доставив отца моего домой, Торос тут же ушел, потому что ему тоже надо было побыстрее найти себе пристанище, где бы можно спрятаться, чтобы не поймали кружившие по городу патрули. А мама уложила отца за занавеской и провела весь день в страхе и ужасе, не зная, что ей делать, как и где спрятать его, как ухаживать и лечить…

Мы слушали рассказ отца внимательно и молча, только изредка восклицали гневно или соболезнующе.

Когда отец, вконец обессиленный, откинулся на подушки, Арсен яростно процедил:

— Ах, мерзавцы!..

Цолак сидел неподвижно, вперив взгляд в одну точку и крепко сжав зубы. Потом он задумчиво произнес:

— Так, так… — И вдруг с яростью обратился к ребятам: — Видите, что делается, да?..

— О чем спрашивать? — тут же отозвался Завен.

— Разбойники, и все тут, — поддержал Вардкес.

— К черту их! Плевать на такую армию, в которой твой же офицер хуже тебе любого врага!.. — добавил Корюн.

Только я один молчал, потому что у меня перед глазами, сменяя друг друга, проходили разные картины… Тот банкет, на котором Аракел-ага призывал офицеров помогать богачам умножать их капиталы. Потом разговор между Аракелом и Багратуни о подряде на хлеб и на соль. И вслед за этим беседа Аракела с пьяным Матевосяном на лестнице.

Я будто сейчас слышал: «Ведь случается, что во время войны воюющие отбивают друг у друга обозы…» Вот, оказывается, что означал этот разговор! Вот почему, увидев меня во дворе казармы, Матевосян испуганно отвернулся…

— Папа, Цолак, ребята! — закричал я наконец. — Знаете, кто все это задумал?..

Все изумленно посмотрели на меня, и я, торопясь и сбиваясь, рассказал все.

— Теперь ясно, когда и кем