контролировавший экономику Хилари Минц, которые поддерживали его в противостоянии с «местными» коммунистами. В Венгрии Ракоши также возглавлял тройку «московских» коммунистов. Помимо вождя, в нее входили Йожеф Реваи и Эрнё Герё, тоже отвечавшие за идеологию и экономику соответственно. Еще одним важным его сподвижником был Михай Фаркаш, министр обороны в 1948–1953 годах. Все они, по-видимому, помогали боссу противостоять «будапештским» коммунистам.

В Германии важнейшую роль в окружении Ульбрихта играл Вильгельм Пик — человек из Коминтерна, занимавший пост генерального секретаря этой организации в 1938–1943 годах. С самого начала советской оккупации немецкие коммунисты, возвращавшиеся в Берлин из Москвы, имели более высокий статус, чем их единомышленники, нашедшие убежище во Франции (многих из них преследовали французские власти), Марокко (они бегло упоминаются в фильме «Касабланка»), Швеции (где некоторое время жил Брехт), Мексике (эта страна очень дружелюбно относилась к коммунистам) и Соединенных Штатах. В глазах советского руководства они были даже надежнее тех немецких коммунистов, которые работали в подполье в нацистской Германии. Марксисты, отсидевшие при Гитлере в концлагерях, никогда не пользовались полным доверием советских оккупационных властей. Более того, дело обстояло так, будто бы само пребывание в рейхе порочило их в глазах Москвы.

По всей Восточной Европе «московских» коммунистов объединяли не только единая идеология, но и общая приверженность провозглашенной Коминтерном линии на мировую революцию, за которой должна была воцариться всемирная диктатура пролетариата. Хотя курс на построение социализма в одной отдельно взятой стране положил конец открытой конфронтации между Советским Союзом и западноевропейскими странами, он не мешал коммунистам и их спецслужбам замышлять насильственные преобразования, пусть даже осуществляемые с помощью шпионов и интриг, а не Красной армии. Фактически 1930-е годы, которые поэт Уистен Хью Оден назвал «десятилетием позора», стали для советской внешней политики периодом хитроумного и творческого обмана. Так, в Великобритании советским агентам удалось завербовать одиозную «кембриджскую пятерку», в которую входили Гай Бёрджесс, Ким Филби, Дональд Маклин, Энтони Блант и (возможно) Джон Кернкросс, а в США ими были рекрутированы Альгер Хисс, Гарри Декстер Уайт и Уиттакер Чамберс.

По крайней мере в одном отношении эти англо-американские агенты были похожи на «московских» коммунистов из Восточной Европы: все они стремились работать в тесном контакте с НКВД. Большинство европейских коммунистов тогда поступали так же. Хотя сегодня их прошлые связи с советскими секретными органами заставляют европейские коммунистические партии чувствовать неловкость, в свое время они нисколько не смущали европейских коммунистических лидеров. В целом те граждане Запада, кто был убежден в желательности мировой революции, также полагали, что во главе революционного порыва встанет советская коммунистическая партия, которой будут помогать советские спецслужбы. Даже американские коммунисты принимали от СССР деньги, нередко передаваемые по каналам Коминтерна[191]. Многие левые интеллектуалы вполне осознанно и на регулярной основе встречались с агентами НКВД[192]. В тот период, в отличие от более позднего времени, отнюдь не считалось зазорным принимать от Москвы материальную помощь или оказывать содействие советским спецслужбам. «Истинно верующие» не делали различия между целями СССР, Коминтерна и советских шпионов; они казались им взаимозаменяемыми.

Но мужчин и женщин, вставших после войны во главе восточноевропейских стран, объединяли не только идеи международного коммунистического движения, но также особая культура и жесткие организационные принципы. К 1940-м годам большинство коммунистических партий Европы скопировали большевистские идеи иерархии и номенклатуры. В каждой стране их лидером был генеральный секретарь, а правящая группа называлась «политбюро». Она, в свою очередь, контролировала центральный комитет, более широкий пул аппаратчиков, многие из которых имели свою специализацию. Центральный комитет надзирал за региональными партийными комитетами, а те присматривали за местными партийными ячейками. Низы были полностью подотчетны верхам, а люди, находящиеся наверху, всегда знали, что происходит внизу.

Жители Советского Союза были особенно чутки к иерархическим правилам. Тем, кто был в милости у иерархии, выделялось щедрое поощрение. В 1920–1930-е годы «привилегированной кастой» были политэмигранты. «Мы жили совершенно обособленно, как государство в государстве, — писал один из них. — Нас бесплатно размещали в гостиницах, выплачивали приличное месячное содержание, бесплатно снабжали одеждой. Мы выступали на митингах в фабричных клубах и школах, после которых нас обычно угощали на банкетах. Предполагались также бесплатные походы в театр и прочие развлечения. Те политэмигранты, которые, побывав в фашистских и капиталистических застенках, лишались здоровья, отправлялись в специальные госпитали и санатории на Черноморском побережье. Поскольку политэмигранты пользовались привилегированным статусом, русские девушки увивались за ними толпами»[193].

Самые высокопоставленные зарубежные коммунисты — верхушка Коминтерна, руководители национальных компартий — жили в апартаментах отеля «Люкс» неподалеку от Кремля. Их дети ходили в специальные школы. И Маркус Вольф, ставший потом наиболее известным шефом секретной службы ГДР, и Вольфганг Леонард, оказавшийся позже самым высокопоставленным перебежчиком из Восточной Германии, посещали в Москве одну и ту же школу для детей немецких коммунистов. Люди, не имевшие такого завидного положения, работали в иноязычных советских газетах и в Международной организации помощи борцам революции, оказывавшей содействие коммунистам в западных тюрьмах. Некоторые трудились на заводах и фабриках по всей стране.

И все же, даже занимая самое высокое положение и пребывая в фаворе, эти высокопоставленные иностранцы абсолютно зависели от воли своих советских хозяев и в особенности от причуд Сталина. В дневниках Георгия Димитрова эта беспощадная зависимость иллюстрируется с почти пародийной повторяемостью. На протяжении десятилетия он педантично фиксировал все свои встречи и разговоры со Сталиным, включая те эпизоды, когда он звонил генералиссимусу, а тот, узнав его по голосу и не желая разговаривать, немедленно вешал трубку[194].

Подобно многим, Димитров знал, что его привилегированный статус эфемерен, в чем некоторым пришлось убедиться на собственном опыте. В конце 1930-х годов, когда Сталин занялся чисткой верхов своей собственной партии, иностранные коммунисты тоже попали в жернова. В разгар паранойи, охватившей НКВД, иностранцы оказались первейшими жертвами преследований. Польскую коммунистическую партию, которой Сталин и без того никогда не доверял (в НКВД был специальный сотрудник, занимавшийся ее делами в Москве), уничтожили практически полностью. Из тридцати семи членов ее ЦК как минимум тридцать были арестованы в Москве; в большинстве они были расстреляны или сгинули в ГУЛАГе. Сама партия была распущена на том основании, что в нее «проникли шпионы и провокаторы»[195].

Аресту в Москве подверглись и другие видные иностранные коммунисты — среди них была, в частности, мать упомянутого Вольфганга Леонарда. Каждый ждал, что он будет следующим. Даже Маркус Вольф в своей тщательно отредактированной автобиографии писал о том, что его родители «очень страдали» из-за арестов: «Однажды поздним вечером вдруг позвонили в дверь, и мой обычно уравновешенный отец вскочил и разразился