нельзя. Я исповедую эту истину всю жизнь, и потому, наверное, со мной не очень легко общаться слабохарактерным «лукавым» людям. Как-то в самом начале моей работы в редакции один из сотрудников стал «стучать» в моем кабинете на своего коллегу. Я прервал его и сказал: «Вот что. Я сейчас позову имя рек и ты при нем это скажешь…»

«Стукач» перепугался и попросил не делать этого. Но с того времени мои коллеги опасались давать нелестные оценки друг другу за глаза…

Мне очень нравился – и как человек и как журналист – Виктор Славкин. Остроумный, находчивый, работящий, он был горазд на всякие выдумки. И ничего не боялся. Однажды в дни заседаний очередного партийного съезда напечатал в журнале веселую фразу – «Наступило время долгих и продолжительных аплодисментов…» Нам могло сильно попасть за такую шутку. Но все обошлось. Свой отдел он называл отделом юмора и «сортиры».

Однажды Виктор зашел ко мне и, переминаясь с ноги на ногу, попросил разрешения приходить на работу не в 12 часов, как у нас было принято, а в три. «Ты чего, – говорю, – ложишься поздно?» – «Да нет. Пьесу пишу… Не укладываюсь в сроки…» Я разрешил. А через какое-то время вся редакция пошла в театр Станиславского на премьеру его спектакля – «Взрослая дочь молодого человека». Славкин становился знаменитым. Спектакль пошел в разных городах и странах. Я понимал, что теперь ему будет трудно совмещать театр с работой в журнале. И не ошибся. Однажды он положил мне на стол письмо. Будучи человеком честным и совестливым, он не умел хитрить.

Дорогой Андрей!

Я долго ходил вокруг твоего кабинета, но так и не рискнул начать этот разговор в редакционной суете. Поэтому пишу тебе письмо.

Андрей, я решил уйти из редакции. Я совершенно замотался между редакционными и своими личными делами, довел это все до того, что у меня не получаются ни те, ни другие. Меня уже давно тяготит, что в «Юности» я работаю не с полной отдачей, все мои заслуги в прошлом, – а раз так, надо уходить и освободить место более энергичному человеку.

Как ты понимаешь, такие шаги не совершаются без долгого обдумывания и внутренней подготовки. Тем более при моем, в общем-то, инерционном характере. Но я чувствую, что пора. Хотя дела мои идут сейчас не блестяще. Однако именно поэтому я должен уйти из редакции и сосредоточиться на своей работе. В противном случае дела мои и вовсе завалятся.

И еще. Я бы не хотел, чтобы мой поступок объяснялся какими-то другими причинами, кроме тех, о которых я написал. Я вовсе не порываю с редакцией, более того, я надеюсь вернуться в «Юность» как автор, кем я и был уже много лет.

Андрей, мы связаны с тобой не только служебными отношениями, и поэтому, прежде чем подать заявление об уходе, я решил написать тебе личное письмо.

С дружеским приветом

Виктор

12.01.84 г.

Я, конечно, очень опечалился уходом Славкина, но ни отговаривать, ни «тянуть резину» не стал. Мы расстались друзьями. Правда, спустя несколько лет между нами пробежала черная кошка по «Старой квартире», которую он показывал на телевидении всей стране. Я позвонил ему и сказал: «Как же так, Витя, в твоей передаче ни разу не появилась «Юность». Ты же из нее вышел и знаешь, как много она значила в те годы для всех нас. И для них тоже, кто не захотел наш журнал приобщить к твоим воспоминаниям о прошлом…» Я почувствовал, что Славкин был этим разговором обескуражен и попытался как-то неуклюже оправдаться, сославшись на высокое начальство. А начальство было вовсе не высоким, а всего лишь Анатолием Малкиным – руководителем «Авторского телевидения», который не любил ни «Юность», ни ее главных редакторов, в чем я позднее неоднократно убеждался.

Однако Виктор Славкин навсегда остался в истории легендарного журнала, и мое отношение к нему по-прежнему искреннее. И дай Бог ему новых пьес, спектаклей и долгого творческого успеха!

Еще один коллега был мне близок в годы моей работы в «Юности». Это зав. отделом поэзии Натан Злотников. Он находил одаренных молодых авторов, умел ладить с корифеями, горячо отстаивал на редколлегии своих питомцев. Был у него, правда, один серьезный недостаток в характере – Натан обожал править чужие стихи. Начинающие поэты еще как-то мирились с этим. Но когда он переписывал строки мастеров, на него жаловались. Помню, позвонила мне разъяренная Юнна Мориц, которая тоже попала под перо Злотникова. Пришлось извиняться.

У Натана выходили книги, его печатали журналы, но поэтического имени он себе не нажил. Может быть, потому, что поэзия его была очень книжной, оторванной от реальной жизни, несколько многословной и расплывчатой по образу мыслей. Хотя поэт он был, несомненно, даровитый, хорошо знавший и классику, и современную поэзию.

Более воспитанного и вежливого человека, чем Натан, я не встречал в своей жизни. Однажды в Ташкенте мы поздно возвратились в отель, и Натан очень сконфуженно и пространно обратился к заспанной коридорной. Был долгий монолог: «Как вы себя чувствуете? Как дети? Извините, что беспокоим…» После такого вступления молодая женщина очень насторожилась, полагая, что мы или в чем-то сильно провинились, или попросим о невозможном. А Натан просто хотел, чтобы она дала нам ключи от номера…

Всякий раз, уходя с работы, он заглядывал ко мне в кабинет и произносил одну и ту же фразу: «Ну, я покатился…» На что я неизменно отвечал: «Катись…»

Мы жили с ним рядом в Безбожном переулке. Натан часто забегал, целовал на ходу руки моим женщинам – жене и дочери – и так же стремительно удалялся. Его вежливость была невероятной. Он мог извиняться за то, что, переходя дорогу, обогнал кого-то или за то, что в очереди в столовой оказался не в хвосте, или просто так, чтобы, не дай Бог, не подумали, что он невоспитан.

Как-то у нас дома произошел курьезный случай. Когда он целовал руку хозяйке, подошел наш красавец Кент – черно-рыжий колли, сел рядом и словно прощаясь с гостем, протянул ему свою лапу… Натан машинально поцеловал и ее… Потом сконфузился и убежал…

Злобы в нем не было никакой. Но человек он был слабый. Когда я ушел из редакции, Злотников, видимо, подлаживаясь под настрой нового начальства, перестал общаться со мной. И делал вид, что не было у нас с ним приятельских отношений.

И, несмотря на это, я очень его жалел, и когда он заболел и его уволили из