событиями, которые таковыми считаются согласно руководству. Двое солдат, которых отправили на одну и ту же миссию, могут переживать это событие совершенно по-разному. Например, один возвращается домой и годами страдает от ПТСР, а второй успешно интегрирует пережитый опыт и быстро возвращается к нормальной жизни. Здесь мы могли бы начать обвинять того, кто страдает от ПТСР, сравнивая его с товарищем: «А вот у него, похоже, все в порядке. Есть ли у вас еще какие-либо проблемы, связанные с тревогой? Нет? Хм-м-м. А может, это так называемое ПТСР служит вам оправданием, чтобы чего-то не делать?» Еще мы могли бы начать обвинять того, кто не страдает от симптомов, усомнившись в том, что у него и правда все в порядке: «Среди солдат, которых отправили в этот район Афганистана, очень распространена психологическая травма. Многие ваши сослуживцы страдают от серьезных последствий. Вы точно не пытаетесь утопить свою боль в бутылке?» Когда мы начинаем изучать историю пациента с предубеждением, это уже не настоящее изучение.

Важно осознавать, насколько глубоко лексика, которую мы используем, формирует наш внутренний опыт. Как раз это одна из причин, почему Грейс так долго не могла распознать у себя реакцию на травму. Вот почему ей несколько месяцев подряд снились одни и те же кошмары, вот почему у нее пропал аппетит. Вот почему как-то раз по дороге на работу ее вырвало в мусорный бак прямо в метро. Вот почему она несколько недель подряд подумывала уйти с любимой работы, поскольку считала, что именно из-за работы страдает от этих симптомов.

Как только мы начинаем сравнивать свои травмирующие переживания с чужими, как только начинаем создавать иерархии и категории, мы причиняем себе больше вреда, чем пользы. Ведь реакция на травму происходит в миндалевидном теле – области мозга, недостаточно развитой для того, чтобы различать травмы с большой буквы «т» и травмы с маленькой буквы «т». Миндалевидное тело слишком примитивно и даже не знает алфавит. Ему известно лишь то, что угроза есть угроза, а травма есть травма. Пытаться заставить его отличать большую травму от маленькой – все равно что просить детектор дыма на кухне различать дым от подгоревшего бекона и от настоящего пожара. Так не получится.

Вопрос не в том, считает ли кто-то другой ваши переживания травмирующими, а в том, являются ли они травмирующими для вас. Если сомневаетесь, взгляните на все, что вам дорого и что вы принимаете как должное. Все цело? Получается ли у вас полностью осознавать, насколько мы бесконечно уязвимы, и, держась от этого осознания на расстоянии вытянутой руки, жить в настоящем моменте? Или ящик с бесконечной уязвимостью упал с дальней полки и разбился вдребезги, засыпав вашу жизнь осколками стекла и беспросветным ужасом?

И этот вопрос – лишь начало. Для Грейс осознание того, что она испытывает отраженную боль – что реакцию на травму вызывает событие, которое стало для нее травмирующим, а не которое сочли бы потенциально травмирующим другие люди, – было лишь началом пути. Теперь, когда мы обнаружили источник боли, нужно было понять, что с этим делать.

Зачастую, чтобы снова убрать ящик с уязвимостью на дальнюю полку, нам приходится напоминать своему несчастному телу, что жизнь в постоянном страхе никак не способствует нашему выживанию. Для этого нужно перенастроить нервную систему.

Травма и регуляция сверху вниз

Большинство разрушительных симптомов реакции на травму формируются в памяти. Как вы, возможно, помните из главы 3, система сигнализации в мозге кодирует определенные фрагменты переживания, вызвавшего эмоциональную перегрузку, как потенциальную угрозу. Когда что-то внутри нас или в окружающей среде заставляет нас вспомнить один такой фрагмент или несколько, система сигнализации срабатывает, и нервная система активизируется.

Эта реакция может представлять проблему во многих отношениях. Одно из них заключается в том, что нельзя просто убрать ящик с уязвимостью на дальнюю полку и пойти дальше наслаждаться жизнью. Когда система реагирования на стресс постоянно перегружена, мы начинаем повсюду видеть потенциальную опасность и совершенно упускаем из виду то, что происходит в настоящий момент. Мы зацикливаемся на бесконечной уязвимости, потенциальных потерях, потенциальной боли и потенциальном ужасе. Этот ужас лишает нас настоящего, смешивая воедино проблемы из прошлого и страхи за будущее, которые, словно метастазы, распространяются из миндалевидного тела на всю нашу жизнь.

Чтобы исцелиться от травмы и избавиться от этого восприятия, потребуется реорганизация и повторная каталогизация воспоминаний. Кратко повторим то, о чем уже говорили. В каждом файле с воспоминаниями в долговременной памяти есть три элемента: связное повествование о событии, эмоциональное наполнение этого события и одна или более меток, указывающих на то, что это событие для нас значит. Когда файл целостный и хорошо интегрирован, его можно найти, когда нужно, просмотреть содержимое и убрать на место – и все это с относительной легкостью.

Например, если я спрошу про день вашей свадьбы, вы, возможно, начнете рассказ с эмоционального содержания, например: «Какой это был замечательный день и какой волнительный!». Когда вы возвращаетесь к эмоциональному наполнению, вы, вероятно, снова переживаете некоторые из тех эмоций, потому что именно так этот тип воспоминаний и устроен. Рассказывая о свадьбе, вы улыбаетесь и ощущаете тепло в груди. Затем вы, вероятно, перейдете к повествовательной части, расскажете мне об основных событиях того дня в хронологическом порядке, о том, как все планировали, как смеялись с подружками, пока вам делали макияж, как делали глупые фотографии. Возможно, вам придет в голову какая-нибудь смешная история из того дня, которую вы долго не вспоминали, и вы рассмеетесь. Спустя минуту вы, может быть, расскажете, как кто-то из гостей произнес очень трогательный тост, но теперь этот гость, к сожалению, уже умер.

В любой момент, если какое-нибудь новое событие потребует вашего внимания, вы сможете отложить этот файл и отвлечься на событие. К примеру, если, пока мы с вами разговариваем, в комнату войдет ваш ребенок и попросит что-нибудь перекусить, вы легко переключитесь на эту задачу. Вы поговорите с ним о том, чего ему хочется, все приготовите, покормите его и отправите играть в свою комнату. Это признак того, что воспоминание хорошо интегрировано: вы можете работать с ним, а затем снова убирать на место, когда нужно.

Еще один признак интегрированного воспоминания – набор меток или ярлыков, в которых содержится значение данного события в нашей жизни. Если я спрошу у вас, что воспоминания об этом дне для вас значат, вы можете назвать такие метки: лучший день в моей жизни, начало долгого совместного пути, самое лучшее решение. Это и