Кохэй испуганно опустил голову. Интуиция подсказывала умудренным опытом следователям: надавим еще чуть-чуть – и он расколется. Ветер за окном гудел все сильнее, предвещая вьюгу.

Усикоси и Одзаки ломали голову, на какой из трех вопросов Кохэй соврал. Если они в этом разберутся, нажим может сработать. Не угадают – допрашиваемый окончательно замкнется. Усикоси решил сделать первый ход в игре.

– Все, что вы нам здесь скажете, останется между нами. Так вы видели вечером что-то необычное или нет?!

Хаякава резко, будто по ней щелкнули пальцем, поднял голову и ответил:

– Абсолютно ничего.

С этого момента он больше не сказал ничего конкретного, какие бы вопросы ему ни задавали следователи. Усикоси понял, что проиграл, и с кислым видом сменил тактику:

– Хорошо, Хаякава-сан! Как вы думаете, мог ли вчера вечером проникнуть в дом кто-то посторонний?

– Это невозможно. Кадзи-сан все время был на кухне, возле черного хода, а про стеклянные двери в салон и говорить нечего – там постоянно кто-то находился. Я каждый день обхожу дом и запираю все двери перед тем, как все отправятся спать.

– А окно в туалете в цокольном этаже?

– Оно всегда закрыто, и на нем решетка.

– А окна в комнатах – ваша сфера ответственности?

– У меня распоряжение: не входить в комнаты гостей, когда там кто-то проживает, если только не попросят. Но, конечно, молодая хозяйка всегда говорит гостям, чтобы они не стеснялись звать меня, если им что-то понадобится.

– Так-так, – проговорил Усикоси, сообразивший, что вопрос-то он задал не совсем по делу. Какой смысл спрашивать, мог ли в Дом дрейфующего льда пробраться посторонний, чтобы убить Уэду, если в комнату номер десять, являвшуюся целью преступника, можно беспрепятственно проникнуть снаружи? Никакой нужды тайком пробираться в главный дом не было.

А при чем здесь тогда этот Голем? Надо будет еще раз уточнить у Кодзабуро, была ли в самом деле вчера днем эта чертова кукла в номере третьем, подумал Усикоси.

– Спасибо, – сказал следователь, давая понять Кохэю, что тот может быть свободен.

– Метель разыгралась, – с досадой заметил Одзаки, вглядываясь в сумерки за окном. – Ночью, похоже, будет настоящая буря. Боюсь, сегодня мы отсюда не выберемся.

– Метель не хочет отпускать вас домой, – снова несмешно пошутил Окума.

– Не иначе, – рассеянно отозвался Усикоси, погрузившийся в раздумья по поводу бесплодных результатов проведенных следствием изысканий.

Удалось узнать следующее: Уэда относился к категории людей, которых убивать не за что; когда Эйко в двенадцать тридцать – двенадцать сорок пошла закрывать дверь на лестницу в башню, она никого и ничего не видела, иными словами, в это время у номеров первого и второго никого не было; в час пятнадцать и потом в час пятьдесят, когда Канаи следовал по маршруту между девятым и первым номером, он не заметил ничего подозрительного, из чего можно сделать вывод, что преступник уже сделал свое дело и вернулся к себе в комнату. Или убийца услышал шаги и умудрился где-то спрятаться?.. Если, конечно, он является одним из гостей этого особняка.

– Усикоси-сан! Никогда не знаешь, что может случиться. Прикажете вызвать сюда кого помоложе да посвежей? А то, может, ночью кого-нибудь брать придется…

«Лишним, наверное, это не будет», – проговорил про себя Усикоси.

– Есть у меня один человечек. Здоровый малый. Я его в ночное дежурство поставлю. Вызываю?

– Действуйте, Окума-сан. Если есть такой человек, давайте его сюда.

– Есть! Как говорится, береженого бог бережет.

Группа следователей переместилась из библиотеки в салон. Там их появление первой заметила Эйко и объявила громко и четко:

– Господа, внимание! А вот и наши гости из полиции. К ужину все готово, так что прошу всех к столу. Сегодня вечером предлагаем вам отведать замечательные дары нашего северного края!

Это было не пустое бахвальство – блюда, поданные на ужин, действительно оказались превосходными. Ассорти из волосатого краба, гратен с морским гребешком, лосось в сливочном масле, суп из тушеного тофу с каракатицей – лучшие деликатесы Хоккайдо. Окума и Усикоси родились и выросли в этих краях, но такое пиршество видели впервые в жизни. Они, конечно, смутно представляли, что это традиционные блюда местной кухни, однако не имели никакого понятия о том, где на Хоккайдо каждый день такое едят.

Ужин закончился, Эйко решительно поднялась со стула и направилась к стоявшему в углу салона роялю. Салон вдруг заполнили аккорды «Революционного этюда» Шопена; они словно бросали вызов разгулявшейся за окном стихии. Гости обменялись взглядами, как бы говоря друг другу: «Что-то случилось?», и разом перевели глаза туда, откуда звучала музыка.

У Шопена Эйко больше всего нравился именно этот, полный мощи и экспрессии этюд. Слушать она любила и другие вещи, любимых было много (единственно, она почему-то терпеть не могла «Песню расставания»), но когда появлялась охота самой сесть за рояль, она предпочитала или «Революционный этюд», или полонез «Героический».

Энергично ударяя по клавишам, Эйко закончила игру, и тут же за столом зазвучали восторженные возгласы и аплодисменты в знак благодарности за великолепное исполнение, которым почтили королеву гости. Интересно, удостоила ли публика такого горячего приема самого Шопена во время первого исполнения «Революционного этюда».

Слушатели хотели, чтобы Эйко сыграла еще. Под впечатлением момента и замечательного угощения следователи добавили свою скромную долю в общие аплодисменты.

Повернувшись к гостям, Эйко улыбнулась и тихо заиграла один из шопеновских ноктюрнов. Подняла голову и посмотрела в окно. Мело все сильнее, ветер завывал и стучал в стекло, забрасывая его хлопьями шуршащих снежинок.

У Эйко было такое чувство, будто она среди театральной бутафории, приготовленной специально для нее. Снежная круговерть за окном, окружавшие девушку любезные, с хорошими манерами, люди, даже само убийство – все это, казалось, было уготовано ей самим Богом в знак признания ее красоты. Красивые люди, благодаря одному факту своего существования, пользуются правом подчинять себе других, заставлять их пресмыкаться перед ними. Даже стулья и двери должны уступать ей дорогу.

Закончив играть, Эйко встала, оставив открытой крышку инструмента, и, дождавшись, когда стихнут аплодисменты, сказала:

– Еще рано закрывать крышку. Может, кто-нибудь последует моему примеру?

Эти слова острой болью пронзили Куми Аикуру. Ощущение было такое, будто ее ударили ножом в живот. Теперь ей стал понятен замысел Эйко.