– Мне хватило бы и трех, – вступает Доминик, старый рокер, внезапно ощутивший себя романти­ком: «она была всегда».

– А ты? – спрашивают они, повернувшись ко мне.

– А я так ее и не встретила.

Я знаю что такое нежность, привязанность, ува­жение, восхищение, желание, наслаждение, но что такое любовь я не понимаю и по сей день. Я по-прежнему ищу ее.

А теперь, теперь ты наконец поняла?

Мне ничего не стоит дотянуться губами до твое­го уха, но я умышленно не задаю тебе этот вопрос. Я знаю, что однажды ты подаришь мне эти три сло­ва, выпалишь их залпом. Потому что я все сделаю, чтобы заслужить это признание. Я задушу тебя сво­ей любовью, я буду угадывать твою малейшую при­хоть, немедленно исполнять любое твое желание. Мы с тобою станем одним целым. Без меня ты пере­станешь существовать, разучишься смеяться, хо­дить, любить, писать. Даже твои мечты отныне бу­дут принадлежать только мне. Я наполню собою твое тело, всю твою жизнь. Я буду трахать тебя как ни один мужик до меня не трахал.

Это признание я тоже надеюсь услышать из твоих уст.

Его ты тоже выпалишь залпом…

Теперь я знаю о тебе почти все.

С тобою я хочу облететь весь мир. С тобою я начну жить, жить так, как никогда прежде. Мы столько всего уже пережили по отдельности, что нет смысла все это пересказывать, просто настало время великих откры­тий, отныне мы вместе полетим по жизни, прекрасные и бесстрашные, настоящие искатели приключений.

Большой ресторан с целой россыпью звезд на фасаде. Я обедаю с шефом: меня только что приня­ли на работу. Его карьера близится к закату, но он не сдается. А я впервые получила серьезное место, и стараюсь проявить себя как можно лучше. Я сижу, нарядная и почтительная, внимаю каждому слову как подобает младшему по должности, однако же подмечаю: все в нем и на нем коричневое – костюм, оправа очков, глаза, волосы (видно, что крашеные), усы (аналогично), галстук, ботинки, кончики паль­цев (на них сигаретный пепел). Сколько ни пригля­дываюсь, не могу разглядеть ни малейшей цветовой поблажки, разве что зубы у него желтоватые. Он го­ворит, я слушаю. Его не волнует интересно мне или нет, он привык, что все его слушают. Он не ходит, а вышагивает, не сидит, а восседает, он даже телефон­ный номер не может набрать самостоятельно – за него это делает секретарша.

После каждой ложки он замолкает и неторопли­во, с выражением сдержанного одобрения на лице наслаждается изысканнейшей пищей, как и положе­но тонкому ценителю, которому некуда спешить. Он медленно и торжественно цедит слова: подлежа­щее, сказуемое, дополнение и целая уйма цветастых придаточных, и лишь изредка прерывает свою речь, оставляя за мной право на благоговейный вздох. По­сле каждой такой паузы, довольный произведенным впечатлением, он отправляет в рот ломтик налима под соусом карри.

Рядом с ним стоит официант, держа наготове де­сертное меню. «Небось, тоже новенький», – подума­лось мне при виде его детского лица. Он краснеет, старается держаться как можно прямее, почтитель­но склоняется над клиентом. Костюм ему явно ве­лик, должно быть, с чужого плеча. Огромный во­ротник свисает как большое белое блюдце под его маленьким подбородком.

Шеф продолжает вещать, не обращая на него внимания, вытирает салфеткой уголки губ и акку­ратно кладет ее на пухлый живот. Он тянется к бока­лу, опрокидывает содержимое в глотку, завершает начатую фразу. Официант осторожно чихает, чтобы напомнить о себе. Шеф удивленно возводит глаза кверху: надо же, этот мальчишка посмел прервать его речь! Он недовольно хватает меню и быстро про­бегает его глазами. Я бы тоже не прочь взглянуть на длинный перечень лакомств, но уже поздно.

– Принесите нам два кофе, – говорит он. – Мне – очень крепкий, а…

Он вопросительно кивает в мою сторону, похоже забыл как меня зовут.

– А мне, пожалуйста, обычный.

Официант уходит неслышно как самостиратель. Он возвращается с огромным блюдом, на котором лежат всевозможные сласти: черепичное печенье, залитое карамелью, маленькие шоколадки с фис­ташковой начинкой, трюфели, пралине, клубничные и лимонные тарталетки, крошечные эклеры с шоко­ладным и кофейным кремом.

От обилия соблазнов у меня слюнки текут, глаза разбегаются. Я не знаю с чего начать. Мое излюб­ленное лакомство – черепичное печенье – здесь вы­глядит особенно аппетитно: хрустящее, золотистое, с выступающими бороздками, длинными и тонки­ми, будто волны у парапета, с прозрачными кара­мельными жемчужинками и сахарной бахромой. Этот маленький шедевр имеет мало общего с чере­пичным печеньем из магазина, крупным и безвкус­ным. Здесь вообще все продумано: каждой твари по паре – я это быстро прикинула. Значит, мне полага­ется одно черепичное печенье. Возникает дилемма: приберечь ли мне его на закуску, когда во рту проч­но воцарится вкус кофе, или отведать прямо сейчас. Я решаю не спешить и начать с клубничной тарта­летки. Приняться за десерт первой я не смею: роль подчиненной обязывает.

Шеф тянется коричневыми пальцами к вожделен­ному блюду, роется, щупает, выбирает, наконец, хищ­но хватает оба черепичных печенья, пралине и шоко­ладный эклер и жадно отправляет в рот. Я столбенею.

– Знаете, детка, – продолжает он, смакуя мое закон­ное черепичное печенье, – мои сотрудники преданы мне душой и телом…

Свое тело я согласна была предложить только в обмен на что-нибудь стоящее. Под стоящим подразу­мевались не покровительство шефа, не продвижение по службе, не шуба, не брильянты и не поездка на ос­трова Бикини. Я хотела получить ценные сведения о своей душе, услышать как мне себя вести, чтобы проникнуться уважением к самой себе, понять кто я, откуда и куда мне плыть дальше. Я готова была пла­тить дань лишь тому, кто вернет мне ощущение цельности. Мне необходимы были новые данные, чтобы успешно продолжать начатое расследование, и приз полагался тому, кто сумеет их добыть.

Коричневым шефом правил серый сверх-шеф. При виде Серого Коричневый дрожал как деревце. У Серого были огромный кабинет с четырьмя окнами и двумя секретаршами, служебная машина, личный шофер и черный Лабрадор. Когда Серый смотрел на своих подчиненных, у него в глазах зажигался ого­нек, который, казалось, говорил: я за вами наблюдаю, ваша проблема мне ясна.

Однажды мы все собрались в его огромном каби­нете. Мужчины говорили, я сидела в сторонке. Вдруг один из коллег, мой ровесник, поворачивается ко мне и говорит, не стесняясь окружающих:

– Я забыл папку и фотографии у себя на столе. Сходи, посмотри!

И преспокойно продолжает рыться в бумагах. «Ни с места, – приказываю я себе, – ни с места. Он не имеет права так со мной обращаться. Я ему не прислуга. У него тоже две руки и две ноги – пусть сам идет. У нас равноправие.»

Он снова поворачивается и в изумлении смотрит на меня. Я сижу неподвижно. Он удивленно разводит руками, молча указывает мне на дверь, должно быть на тот случай, если я забыла дорогу. Сдаваться он не намерен. Воцаряется напряженная тишина, ритори­ческие вопросы повисают в воздухе. Все молча на­блюдают за исходом спора, древнего как сама жизнь.