Первые недели депутатства Уинстона Черчилля поразили многих: за пятнадцать дней он успел побывать на восьми обедах, провести расследование в Казначействе, встретиться с премьер-министром, устроить пресс-конференцию, съездить в Манчестер, чтобы поддержать кампанию кандидата-консерватора, и трижды выступить с речами в палате общин… Подготовка речей занимала времени больше всего. Подобно своему отцу, он учит свои речи наизусть, отрабатывая связки и паузы, жесты, мимику; как и отец, он страдал от выраженного заикания, с которым настойчиво боролся постоянными тренировками; как и отец, он не хотел жевать слова…

Открытие парламентской сессии 14 февраля стало событием: тремя неделями раньше скончалась королева Виктория, и король Эдуард VII обратился с торжественной речью к лордам и депутатам в присутствии всего правительственного кабинета и лидеров оппозиции, высших чинов дипломатического корпуса, сливок британского общества и всех своих любовниц. Выступая две недели спустя с первой речью в палате общин, депутат Уинстон Черчилль не мог рассчитывать на подобных слушателей, тем не менее «Морнинг пост» позже констатировала «аудиторию, которой удостаиваются очень немногие молодые депутаты». И это действительно так: в зале были все запевалы консервативного большинства, такие как Артур Бальфур или Джозеф Чемберлен, и столпы оппозиции, такие как Герберт Асквит, сэр Уильям Гаркорт, сэр Генри Кэмпбелл-Баннерман, а также один валлийский депутат-радикал, уже сумевший завоевать определенную репутацию, некто Дэвид Ллойд Джордж. В тот день проходили важные дебаты по вопросу Южной Африки, но многие почтенные парламентарии – вместе с семьями – специально пришли послушать выступление «сына Рэндолфа», и они не были разочарованы.

Черчиллю предстояло говорить сразу за Ллойд Джорджем, яростно обрушившимся на репрессивную политику лорда Китченера в Южной Африке. Уинстон, выступавший впервые, оказался в крайне щекотливой ситуации: как депутат от Консервативной партии, он должен был защищать правительство от нападок; как идеалист, свидетель, участник и продвинутый стратег-любитель не мог оставаться равнодушным к аргументам оппозиции; наконец, как сын лорда Рэндолфа, он был психологически неспособен поступиться своими убеждениями…

Перед лицом этой дилеммы Уинстон предпочел выступить скорее арбитром, нежели чьим-либо сторонником, и аудитория была ошеломлена его речью. Оппозиция критикует политику правительства в Южной Африке… Поддерживает ли она буров? У нее нет для этого никаких средств! Ирландские националисты возмущаются методами ведения войны? Они забывают, что ирландские полки доблестно сражаются в Южной Африке! И им ли не знать, что правительство Ее Величества могло решить ирландский вопрос, лишь избавившись от груза бурской войны? А хороша ли на самом деле политика правительства? Увы, нет: с одной стороны, следовало бы отправить еще больше подкреплений, с другой – яростная война с гражданским населением, проводимая Китченером, конечно, имеет основания, но стала ли она наилучшим решением? Политика примирения была бы и более гуманной, и менее дорогостоящей, и более надежной в плане будущего. Так правы ли буры? Тоже нет: они не должны противиться Британской империи, но это отважные воины, которые убеждены, что защищают родную землю и свой образ жизни. (Фраза «Если бы я был буром, то, надеюсь, я был бы на поле брани» вызвала некоторое волнение на скамьях консервативного большинства.) В любом случае, бурам следует предоставить все условия для почетной капитуляции. Уинстон завершил получасовую речь, почтив память своего отца, о котором в тот момент, должно быть, вспомнил не один депутат… Шестьдесят четыре года назад Бенджамин Дизраэли начал парламентскую карьеру с провальной речи; ну а теперь журналисты, консерваторы и либералы были едины во мнении, что молодой Уинстон Черчилль открыл свою с речи блестящей.

«Очень трудно нащупать середину между независимостью и лояльностью», – напишет лорд Керзон. Применительно к данной ситуации лучше не скажешь: в течение последующих тридцати девяти месяцев Черчилль выступал в странной роли политического канатоходца, пытаясь найти компромисс между своими обязательствами и убеждениями. С середины марта 1901 г. новый депутат отличился великолепной защитой политики правительства в «деле Колвилла»: генерал Колвилл был назначен главнокомандующим в Гибралтар, но проведенное расследование выявило его грубые тактические ошибки в ходе боев в Южной Африке в прошлом году, и Военный кабинет отстранил его от исполнения должностных обязанностей. Уинстон Черчилль, хорошо владевший предметом, сумел привести оппозиции, восставшей против «столь же запоздалой, сколь и несправедливой» меры и потребовавшей парламентского расследования, два весомых аргумента: с одной стороны, действительно наблюдается нездоровая тенденция военной верхушки скрывать ошибки своих офицеров в тот момент, когда они их совершают, в результате чего неспособные выявляются лишь много времени спустя; с другой – никто, кроме Военного министерства, не уполномочен назначать, перемещать и повышать офицеров, и вмешательство в его прерогативы в равной степени пагубно отразится как на воинской дисциплине, так и на самих парламентариях. Речь произвела впечатление, предложение оппозиции было отклонено большинством голосов с внушительным перевесом, и коллеги горячо поздравили Уинстона с победой.

Но уже скоро их постигло разочарование. Дело в том, что молодой человек стал высказывать по большинству животрепещущих вопросов свое очень личное мнение, откровенно нарушая партийную дисциплину. Так, он заявил, что война в Южной Африке ведется недостаточными средствами и шаблонно, к тому же сопровождается чрезмерной жестокостью по отношению к гражданскому населению и военнопленным, то есть делается прямо противоположное тому, что необходимо для окончательного прекращения конфликта. В мае 1901 г. Черчилль со свойственными ему резкостью и красноречием выступил против проекта повышения на 15 % субсидий сухопутной армии, на котором настаивал военный министр Уильям Бродрик. Памятуя о том, что его родной отец пожертвовал обещающей министерской карьерой ради одного стремления сократить военный бюджет, достойный сын лорда Рэндолфа протестует против «охватившего нас милитаристского ража» и высказывается в пользу «мира, экономии и сокращения вооружений». Депутатам-либералам эта речь пришлась по вкусу, зато членов правительства явно не порадовала, тем более что Черчилля поддержали многие молодые депутаты-консерваторы – Ян Малкольм, лорд Перси, Артур Стэнли и даже лорд Хью Сесил, родной сын премьер-министра Солсбери… Все эти родовитые и вызывающие молодые люди скоро составят маленький, но чрезвычайно деятельный круг, за которым закрепится прозвище «Хулиганы»[45]. В конце концов правительство откажется от дорогостоящего проекта Бродрика, позволив молодым смутьянам из своего же парламентского большинства одержать лестную победу.

До конца года Черчилль испугает членов правительства Его Величества еще одной инициативой. Прочитав книгу Сибома Раунтри «Урок городской жизни», в которой описывалась жизнь бедноты Йорка, отпрыск герцогов Мальборо открыл для себя неведомый прежде мир трущоб и поспешил выразить свое возмущение палате общин. Он даже написал 23 декабря президенту консервативной ассоциации Мидланда: «Я лично не вижу ничего славного в империи, которая, будучи владычицей морей, не в состоянии очистить собственные отхожие места». Отлично сказано, но только не такие слова хотели бы слышать почтенные депутаты-консерваторы: уж не подался ли сынок лорда Рэндолфа в социалисты? В любом случае, он что-то слишком зачастил к запевалам Либеральной партии – Розбери, Морли, Грею и Асквиту… И не дошел ли он до того, что голосовал вместе с оппозицией по «делу Картрайта»[46], равно как и во всех дебатах по южноафриканской политике вплоть до заключения мира с бурами в мае 1902 г.? Черчилль мог пойти еще дальше. И такой повод ему предоставит Джозеф Чемберлен.