По здравом размышлении, министр колоний пришел к заключению, что британская экономика, ослабленная тремя десятилетиями иностранной конкуренции, сможет вернуться к процветанию лишь ценой радикальной меры – отказа от свободной торговли. 15 мая 1903 г. он выступил с речью в Бирмингеме, в которой открыл свои планы лидерам тори: установив высокие налоги на импортные товары и льготные тарифы на продукцию империи, правительству удастся упрочить связи между метрополией и заморскими колониями, защитив британские промышленность и сельское хозяйство. Протекционистское «имперское покровительство» было с энтузиазмом принято газетами и избирательными комитетами консерваторов; но нашлись и решительные противники этой политики, в первых рядах которых был Уинстон Черчилль. Изучив вопрос досконально и проконсультировавшись с экспертами, в числе которых были бывший канцлер Казначейства Майкл Хикс-Бич и высокопоставленные чиновники Министерства финансов Фрэнсис Моватт и Эдуард Гамильтон, Черчилль развязал масштабную кампанию против протекционизма. По его мнению, у такой политики четыре минуса: она внесет раскол в партийные ряды, вызовет удорожание продуктов питания, ударив по самым бедным слоям населения, изолирует Англию от остального мира и приведет к экономической войне – читай, просто к войне[47]…

Первый недостаток скоро проявился в полной мере. 13 июля 1903 г. по инициативе Уинстона создана «Лига свободной еды» («Free Food League»), объединившая шестьдесят депутатов-консерваторов. Соперничавшая группировка Чемберлена, прозванная «Лигой тарифной реформы»[48], насчитывала всего тридцать; но Чемберлен пользовался гораздо большим влиянием среди партийцев, в избирательных комитетах и… в правительстве, которое в тот период возглавлял Артур Джеймс Бальфур, сменивший десять месяцев назад своего дядю Солсбери. Премьер-министр упорно не желал принимать ту или иную сторону, всячески избегая публичных высказываний в поддержку как протекционизма, так и свободной торговли. Черчилль был удивлен и возмущен, что государственный деятель мог уклоняться от участия в решении вопроса, от которого зависит будущее страны, и не преминул высказаться по этому поводу; к его яростной филиппике против проекта Чемберлена добавились все более и более резкие выпады в адрес премьер-министра и правительства.

Нельзя не признать, что во всех отношениях тень лорда Рэндолфа довлела над поведением сына. Уинстон, занявший в палате общин скамью своего отца, унаследовал и его метания, симпатии и, естественно, антипатии: его главные мишени – Бродрик и Чемберлен – были врагами еще его отца, а большинство близких друзей – Майкл Хикс-Бич, Джон Горст, Эрнест Кассел, Фрэнсис Моватт или лорд Розбери – были также друзьями отца. А кружок «Хулиганов», образовавшийся в среде депутатов, разве не был прямым подражанием «четвертой партии»? И борьба за сокращение военного бюджета не стала ли продолжением кампании Рэндолфа?[49]Мечта Уинстона о великой «национальной партии» не стала ли прямым и явным выражением «демократического торизма», приверженцем которого был его отец? В маленькой квартирке Уинстона на Маунт-стрит все стены были увешаны фотографиями лорда Рэндолфа, биографию которого он написал два года назад. Наверное, нет смысла говорить, что его нападки на Чемберлена или Бальфура были выдержаны совершенно в отцовском стиле, саркастичном и резком: «Уверения, что протекционизм приведет к накоплению богатств, экономический абсурд. Ну а заявление, что он способствует более равномерному распределению этих богатств, – и вовсе жалкая ложь».

Те же причины, те же и последствия. Уинстон оказывается в растущей изоляции в парламенте и теряет поддержку избирательного комитета своего округа Олдхэм. И хотя Бальфур не вызывал большой симпатии (чтобы удержать власть, он убрал из своего правительства как протекционистов, так и сторонников свободной торговли), но министры, депутаты и активисты Консервативной партии сплотились вокруг него из чувства солидарности. Только самые убежденные сторонники свободы торговли из партии тори остались верны Черчиллю, все же остальные его избегали. 29 марта 1904 г. среди бела дня разразился скандал: когда Уинстон поднялся, чтобы взять слово, Артур Бальфур демонстративно покинул зал, за ним последовали члены правительства и большинство депутатов-консерваторов. Ясно, что Черчилль не ожидал такой пощечины от собственной партии и был глубоко задет демаршем. А три недели спустя случилась настоящая драма: посреди тщательно подготовленной и, как всегда, выученной наизусть речи у него неожиданно произошел провал в памяти; раньше с ним никогда такого не было, он не мог продолжать, машинально пытался искать в карманах свои записи, которых там не было, бормотал какие-то слова, затем сел на место, сжав голову руками. Все вокруг были потрясены; у многих депутатов еще были живы в памяти душераздирающие картины угасания лорда Рэндолфа, проходившие у них на глазах десять лет назад в том же самом зале на той же самой скамье. На следующий день на первой полосе «Дейли мейл» можно было прочитать броский заголовок «Черчилль провалился. Трагическая сцена в палате общин».

История, конечно, может выкинуть коленце, но никогда не повторяется. Наш молодой депутат, безусловно, переутомился и был морально подавлен постоянным напряжением борьбы, которую он вел в течение трех лет внутри своей же партии, но все страхи друзей и его собственные опасения были безосновательны: Уинстон на здоровье не жаловался и уже через три дня снова находился на своем посту, готовый к новому наступлению, только теперь он всегда брал с собой записи, с которыми, впрочем, практически никогда не сверялся… 16 мая он был в настолько прекрасной форме, что даже смог предсказать падение правительства консерваторов: «В первых строках его обвинительного акта будет указано экстравагантное финансовое управление, которое будет также выбито и в первых строках его эпитафии на могильном камне». Война с бурами была «огромным народным бедствием», а «новый империализм» Чемберлена – не более чем большой политический мыльный пузырь: «Этот нахрапистый империализм, опирающийся на партийный аппарат, был очень удобен, чтобы привести к власти определенную группу господ».

Одним Уинстон все же отличался от отца: если он явно унаследовал от Рэндолфа дар создавать себе врагов, то у него был еще больший и недоступный родителю талант заводить друзей… В рядах консерваторов последних остались единицы, но зато среди оппозиции их был легион. Его выпады против империализма, протекционизма и чрезмерных военных бюджетов импонировали либералам, резкая критика бурской войны пришлась по душе ирландским националистам, а нападки на социальную политику правительства завоевали симпатии радикалов и лейбористов. Уже на протяжении многих месяцев речи Черчилля встречались свистом тори и громом аплодисментов вигов. У столпов либералов, будь то Розбери, Асквит, Морли, Грей, Ллойд Джордж, Герберт Гладстон или дядюшка лорд Твидсмут, Уинстон находил больше понимания, чем внутри собственной партии. Ввиду нереальности перехода всей партии тори на платформу свободной торговли, он даже предложил им заключить что-то вроде избирательного пакта, который позволил бы отдельным депутатам-консерваторам, приверженцам свободы торговли, баллотироваться в ряде округов при поддержке либералов. Их взгляды настолько совпадали, что Уинстон сам стал считать себя скорее либералом, чем консерватором. И он был не единственным, кто заметил метаморфозу. 11 ноября 1903 г. во время одного из его выступлений в Бирмингеме кто-то из присутствовавших воскликнул: «Да этот человек не больший консерватор, чем я сам!» Вот почему на следующих всеобщих выборах ему последовательно предложили выставить свою кандидатуру от Либеральной партии в Бирмингеме и Сандерленде, а также еще в Манчестере, где бы он мог баллотироваться от консерваторов как фритрейдер[50]при поддержке либералов…