Ответ не задержался, и вскоре Амалия с Леной выехали в страну, откуда полвека назад «рулетка» жизни вышвырнула 13-летнюю девочку. В Доберлюк-Кирхгайн она узнала прежние места и вспомнила, как они, рядовые жертвы войны, втискивались в переполненные вагоны, надеясь на спасение.

Семья старшей дочери Нины переехала меж тем в освободившиеся комнаты чердачно-умеренного Житомира, где молодую семью ожидал парадокс нового времени. По матери, этнической немке, Нина, полунемка-полуукраинка, получала, как ни странно, украинское гражданство, а её мужа, коренного украинца Виктора Федорченко, не по своей воле ставшего гражданином Казахстана после распада СССР, Украина признавать не хотела.

Он лишался Родины, а с нею и перспектив на будущее. Цивилизованная Европа, воспринимавшаяся, как мираж, становилась меж тем реальностью, и он заговорил о переезде. Заграничные горизонты открывали радужные надежды и перспективы, в то время как тёщины комнаты, где не было никаких удобств, тяжёлых чувств при расставании не вызывали.

Чуть позже в Германию перебралась и семья Лили, а с нею и другие родственники.

На похороны Сашка́, мужа и отца, Амалия ездила с дочерьми уже из Германии. Двухкомнатная «хрущовка», надежда стабильности и символ собственности, досталась меж тем не дочерям, а племянницам, но судиться и оспаривать наследство отца Амалия с дочерьми не стала.

Анализируя вечерами финал своей жизни, постаревшая Амалия грустно вспоминала… А всё могло сложиться по-другому, если бы осенней ночью их не вернули в страну, что за четыре года войны успела стать им чужой. Насильственное возвращение обернулось лишениями и бедами.

Думалось, что жизнь людская всегда, во все времена, была заложником политических игр. Инстинкт самосохранения мобилизует в такие времена душевное и физическое мужество, побуждает переселяться в земли, что становятся Родиной новых образований и новых устройств.

В Германии она приобщилась к католической вере родителей. Молилась, чтобы детей не коснулось разочарование возвращения, чтобы обрели они счастье; чтобы потомки, превращающиеся в «коренных» немцев, не забывали историю прародителей и русские земли, где жили и выживали не без помощи и сострадания простых жителей России.

Исчезла страна под названием Советский Союз или СССР, исчезли понятия «советский человек» и «советские немцы». Но сколько за этим человеческих жизней, судеб и трагедий!..

Баба Лиля в густых уже сумерках сидела обычно летними вечерами на завалинке – вспоминала…

Ни дурнушка, ни красавица, она была немка, а в годы войны это было страшнее страшного – во всяком случае, так было в Светлановке, что в военные и первые послевоенные годы из маленькой сибирской деревушки превратилось в многонациональное село: одних (калмыков, немцев, армян, прибалтов) привезли насильно, другие бежали от войны. Из депортированных немцев было всего пять семей, но дух неприязни к ним и от них висел в воздухе, этот дух Лиля чуяла нутром – было ей уже семь.

Многоцветный язык села усваивался ею с трудом и потому училась на тройки: к «балаканиям-трандычениям-мычаниям-рассусоливаниям-шкворчаниям-сюсюканиям-вяканиям-каляканиям» не умела подбирать синонимы. Бывало, учительница русского языка цитировала на уроках «лексические ошибки» в изложениях Лили, и тогда класс не веселился – он непристойно ржал. Её это обижало, она не раз бросала школу – за парту её возвращали настоятельные просьбы матери-инвалидки.

С русскими «товарками» (в её понимании, все были русскими: украинки, польки, белоруски, калмычки, армянки) Лиля собирала ягоды, купалась в реке, бегала, играла в лапту, но, чтоб не выглядеть смешной или, не дай Бог, «фашисткой», лишний раз рта не раскрывала, хотя и была заводной. Тем не менее, национальность «товарок» играла для неё не главную роль – главное, чтоб уютно, интересно и легко с ними было.

Эта дружба расширила не только географию страны, но и знания. От «товарок» Лиля узнала о белорусских болотах и птицах счастья – аистах; о юртах и кумысе; о любимых поляками супах. Выходило, обычаи, традиции и кухня были когда-то одинаковыми, но люди разбежались, а потом встретились и назвали «новым» то, что успели забыть в разлуке: к примеру, русские пироги поляки назвали варениками, окрошку— супом «холодник». Лиля осмелела и рассказала о раках, которых в довоенном прошлом никто из детей не то что бы не ел, но даже и не видел; о кухе и плюшках, вкус которых ещё помнила. Сейчас не только плюшек— картошки досыта не было. Грибы ели теперь все: поляки, русские, украинцы, немцы, латыши и даже калмыки. Короче, межнациональное слово «товарки» сплотило детей – помогло вобрать в себя не только кухню, но и манеры, традиции, обычаи разных народов.

7-й класс был позади, 8-й предстояло начинать в районном центре, но страх «лексических» ошибок остался, и она наотрез отказалась ехать в центр. Её доводы: нет одежды, обуви, пальто – были правдой, так что «университетом» Лили стало неполное среднее образование.

* * *

Жить в селе без работы в четырнадцать лет не полагалось, и мать уговорила председателя колхоза устроить дочь телятницей на ферму. На русском, немецком и тарабарском Лиля нахваливала и поругивала телят, вовремя подкладывала им солому, поила молоком, пела песни сельского люда – словом, была счастлива, что телята реагировали на её голос. За зиму у неё не пал ни один телёнок— страх «лексических ошибок» исчезал, она обретала уверенность.

В середине марта на общем собрании чествовали в клубе колхозников. Радуясь за других, она от души всем хлопала и вздрогнула, когда услыхала свою фамилию. Оказалось, за сохранение «поголовья вверенных ей телят» Лиле Цингер объявляли благодарность. Выходить на сцену она не хотела, но председатель колхоза настаивал – пришлось подчиниться.

Ей вручили похвальную грамоту – огромный лист с золотым гербом и красным флагом, на фоне которого в левом углу был Ленин, в правом – Сталин. Лиля переминалась, не зная, как себя вести.

– Что в таких случаях говорят? – улыбнулся председатель.

Она опустила голову.

– Ну? Что говорят-то?.. Что?..

– Это… лексическая ошибка, – произнесла она тихо, но так, что все услыхали, и зал раскатисто вздрогнул. Лиля не понимала, что такого, уж очень смешного, она сказала – в глазах стояли слёзы. Когда угомонились, председатель назидательно объяснил:

– Надо говорить: «Служу Советскому Союзу!»

Лиля пытливо на него взглянула, нехотя улыбнулась и после некоторого колебания негромко повторила:

– Служу Советскому Союзу!

– Вот так-то. А то выдала… На немецком. Не понять чего. Иди на место.

Её провожали весело, а она готова была провалиться сквозь землю.

«Не понять чего… на немецком… – передразнила она про себя председателя. – А смеются, как в школе…» Мать обнимала дочь и со слезами в голосе утешала: