них остановка, эмоциональная привязанность к какому-то месту были бы равносильны сдаче, это стало бы их концом.

В-третьих, их неприкаянные жизни заводят этих юных врагов общества во временные, ненадежные и сомнительные обстоятельства, весьма далекие от того, что они оставили дома. Их кочевая жизнь подразумевает беспорядочный поиск поводов для эмоционального удовлетворения, для которого больше нет никакой серьезной основы. Здесь лежит разгадка их сексуальной озабоченности, патологической регулярности их аномальных преступлений. Для них любовь означает в большинстве случаев насилие или случайное сожительство… Если они считают, что девушка хочет их покинуть по какой-либо причине, они ее убивают.

В-четвертых, они теряют чувство пути как элемента, связывающего воедино крестьянскую жизнь. Горцы заботятся о тропинках, по которым они возят и носят свои бесчисленные грузы, пока те в каком-то смысле не становятся их сокровенной собственностью. Это своего рода любовь, которая заставляет людей вновь и вновь проходить по ним вперед и назад. Но сегодняшний антисоциальный бандит оставляет знакомые тропы, потому что его преследуют солдаты или правила партизанской войны гонят его искать места для неожиданных засад или секретных ходов для внезапных атак{63}.

Только прочная идеология и дисциплина могут удержать людей от вырождения в волков в таких обстоятельствах, но это никоим образом и не является характерным для стихийных мятежников.

Все же, хотя мы не можем не учитывать патологические расстройства, присущие бандитам, насилие и жестокость, которые наиболее типичны и встречаются постоянно, неотделимы от мести. Мстят за личные унижения, но мстят и тем, кто угнетал других. В мае 1744 года бандит Олекса Довбуш напал на имение пана Константина Злотницкого. Он опустил руки в огонь, чтобы опалить их, взял в горсти пылающие уголья, и отказался от какого-либо выкупа. «Я не за выкупом пришел, а по твою душу, за то, что ты столько мучил людей» — так докладывали о нем львовские монахи-цистерцианцы. Он убил также жену Злотницкого и его малолетнего сына. Монашеская хроника, посвященная этому событию, заканчивается тем наблюдением, что Злотницкий был жестоким барином, который сгубил многих. Там, где люди уходят в бандиты, жестокость порождает жестокость, а кровь взывает к крови{64}.

Глава 6

Гайдуки

Немчо остался сиротой

без отца, без матери,

никого на свете нет,

кто б совет дал, научил,

как пахать, как собирать

урожай с земли отца.

Он подался в гайдуки,

носит знамя боевое

и добычу сторожит.

Баллада гайдуков{65}

С XV века жизнь крестьян в горах и пустынных степях Юго-Восточной Европы становилась все тяжелее из-за наступления христианских феодалов и турецких завоевателей, но, в отличие от более густонаселенных или более жестко управляемых областей, там оставалась широкая зона потенциальной свободы. Группы и общины свободных, вооруженных и воинственных людей возникали среди высланных и беглых поначалу почти спонтанно, позднее в более организованной форме. То, что ученые назвали «военной стратой, возникшей из свободного крестьянства», стало характерным явлением этой большой зоны и получило разные имена на разных территориях: казаки в России, klephets (клефты) в Греции, гайдамаки в Украине. В Венгрии и на Балканском полуострове севернее Греции в основном — гайдуки (hajdú, hajdut, hajdutin) — слово венгерского происхождения, изначально означающее «перегонщика скота». Они были коллективной формой того индивидуального крестьянского диссидентства, которое, как мы уже видели, порождало классических бандитов.

Как и в случае среды, из которой возникали робины гуды и народные мстители, гайдуки не обязательно восставали против любой власти. Они могли, как в некоторых частях Венгрии, прибиваться к феодалам в роли боевой силы, в обмен на признание за ними статуса свободных людей. С естественным развитием реальности и языка термин «heiduk», преимущественно обозначавший вольного грабителя-освободителя, мог стать названием для одного из многочисленных типов прислуги у немецкой знати. Более распространено было, как в России и Венгрии, получение ими земли от императора, царя или князей в обмен на обязательство содержать оружие и коней и выступать против турков под началом тех или иных предводителей, то есть стать стражей военной границы, своего рода рядовым рыцарством. Тем не менее они в основном оставались вольными людьми — относясь, таким образом, к крепостному крестьянству с чувством презрительного превосходства — и постоянно притягивали к себе мятежные и беглые элементы, сами отнюдь не исповедуя безоговорочную преданность. Все крупные крестьянские бунты XVII и XVIII веков в России начинались в казацких краях.

Был, однако, и третий тип гайдучества, представители которого отказывались присоединяться к какому-либо христианскому знатному лицу или правителю хотя бы по той причине, что в их области процветания преобладали неверующие турки. Ни за царя, ни за феодала. Эти вольные гайдуки занимались грабежами, враждовали с турками, исполняли социальную роль народных мстителей, обеспечивали примитивные зачатки партизанского сопротивления и освободительного движения. В качестве таковых они стали появляться в XV веке, вероятно сначала в Боснии и Герцеговине, а позднее по всем Балканам и Венгрии, наиболее заметны были в Болгарии, где вожак «haidot» был отмечен еще в 1454 году. Именно эти люди, чье название я выбрал для обозначения высшей формы примитивного бандитизма, находились ближе всего к постоянному и сознательному фокусу крестьянского повстанчества. Такие «гайдуки» существовали не только в Юго-Восточной Европе, но под разными именами в разных частях света, например в Индонезии, или, наиболее известный пример, в императорском Китае. По понятным причинам более всего они были распространены среди народов, притесняемых завоевателями с чужим языком или религией, но не только лишь там.

Обычно идеология или классовая сознательность не становились мотивом для того, чтобы люди подавались в гайдуки, не были у них распространены и те мелкие проблемы с законом, которые часто выводили отдельных людей на бандитскую дорожку. Есть и такие примеры, так случилось у болгарского предводителя гайдуков Панайота Хитова (оставившего нам бесценную автобиографию), который в 1850-х годах ушел в горы в возрасте 25 лет после стычки с турецким судебным чиновником из-за какой-то неизвестной нам теперь проблемы. Но в целом, если верить бесчисленным песням и балладам гайдуков (которые составляют наш главный источник знаний о них), мотивы были сугубо экономические. Зима была тяжелая, гласит одна такая песня, лето выдалось засушливое, овцы перемерли. Так Стоян стал гайдуком.

Кто захочет стать вольным гайдуком,

сделай шаг, встань рядом со мной.

Двадцать парней собрались вместе,

и не было у нас ничего промеж нас,

ни