«Никуда не денешься. Поедешь как миленький!»

Все ближе и ближе! Копье летит еще быстрее. Шайба мечется вправо и влево, клюшка мягко сту­чит о лед.

И вот копье протыкает все снаряжение и впива­ется в бок. Проникает все глубже и глубже, и все тело пронзает боль.

Ужасная боль...

За воротами замелькала красная мигалка.

Значит, забил все-таки...

...А-а!

Опять кричит.

Ничего. Это отходит наркоз. Швы будут бо­леть еще долго. Но теперь у него все позади. Выжи­вет ваш бомбардир!

Эти слова Павел Бородин расслышал слабо, как через толстенную стену. Потом попытался открыть глаза. Веки слушались с трудом. Но все-таки слу­шались.

Первое, что он увидел, было то, что видят все паци­енты больниц, приходящие в себя после обморока или наркоза. То есть белый потолок. Поэтому в первую секунду он, как и многие, подумал, что попал на тот свет. А раз все вокруг белым-бело — значит, в рай.

Но острая боль в грудной клетке напомнила о том, что он еще находится на бренной земле. Он попытался пошевелить рукой — не вышло.

Бородин скосил глаз. Рука была прочно зафик­сирована, а из вены торчала толстая игла, продол­жающаяся прозрачной трубкой, прилепленной кус­ком пластыря. Трубка уходила куда-то вверх.

«Это капельница, — подумал Павел, — значит, я в больнице. Значит, я... жив».

Смотрите, доктор. Он открыл глаза.

Голос знакомый.

Гляди-ка. Действительно открыл. Быстро же он у вас очнулся. Крепкий малый. Хоккеист!

Над ним склонилось бородатое лицо в белом кол­паке. Блеснули стекла очков.

Бородин, вы меня слышите?

Павел!

А вот и другое лицо. Тоже в колпаке. Это... Инна!

Павел попытался улыбнуться. Видимо, это полу­чилось совсем плохо, потому что глаза Инны испу­ганно округлились. Она обернулась к врачу:

Доктор! Ему очень больно! Смотрите, как он скривился!

«Дурашка, — подумал Павел, — дурашка ты моя...»

Не волнуйтесь. Этот ваш Бородин еще всех нас переживет!

Вы так думаете?

Уверен, дорогая. Здоровье у него хоть куда. Ну ладно. А теперь вы должны уйти. Хорошего по­немногу. Больному нужен покой.

И врач увел Инну. А Бородин вскоре опять про­валился в сон. Только теперь без кошмаров...

В Советском Союзе, а потом и в России талант­ливых и даже очень талантливых хоккеистов все­гда рождалось много. То ли климат здесь такой, то ли школа, то ли национальный характер, то ли все вместе... Во всяком случае, всегда хватало игро­ков, чтобы собрать одну из лучших, а нередко и лучшую сборную в мире.

И все-таки даже в России нечасто найдется хокке­ист, что называется, Божьей милостью. Такой, что можно было подумать, что он родился в коньках и сразу, даже не попробовав материнского молока, вышел на разлинованный лед хоккейного катка.

Именно таким и был Павел Бородин.

Жили они в Армянском переулке, недалеко от Чистых прудов. Маленький Паша каждый год с не­терпением ждал, когда начнется зима и поверхность пруда с плавающими ветками, бумажками, пусты­ми треугольными пакетами из-под молока, грязно­ватыми лебедями и всяким мусором наконец по­кроется голубовато-белым слоем льда. И когда можно будет надеть заранее наточенные в специ­альной мастерской коньки, выйти на эту гладь и поплыть. Или полететь. Ему всегда казалось это состояние на льду чем-то особенным, необычным.

Ну и конечно, очень скоро он стал поглядывать на другую половину катка, где часто собирались окрестные ребята и гоняли шайбу. Когда Паша под­рос, он навсегда покинул «общедоступную» полови­ну с чинно скользящими по кругу людьми и девоч­ками в коротких юбочках, пытающимися исполнить в центре двойной тулуп. Именно здесь, на хоккей­ной половине, он научился держаться на льду луч­ше, чем на земле.

Лед для Паши стал чем-то вроде воды для рыбы. На нем он чувствовал себя гораздо лучше, уверен­нее, надежнее, свободнее, чем на земле. Здесь нельзя было запачкаться, упасть в грязную лужу, нагло­таться пыли. Лед был чист и безукоризненно гла­док. И люди на нем, казалось, тоже становились чище.

У хоккеистов, как у космонавтов, путь один. Улич­ный каток — секция — спортивный клуб. И чем раньше начнется этот путь, тем лучше. Паше Боро­дину было семь лет, когда его записали в хоккей­ную секцию для малышей Центрального Дворца пионеров. И он получил возможность выходить на лед круглый год.

Шли годы. Павел Бородин уже выступал за мос­ковский «Спартак». Его уже заметили. О нем уже говорили и даже писали. Ему прочили блестящее хоккейное будущее. И не ошиблись.

Но все-таки судьба есть судьба. Одного таланта мало, чтобы выбиться в сборную страны. Нужна еще и удача.

И она, удача эта, улыбнулась Бородину. После одной товарищеской встречи к нему подошел чело­век, которого он сразу же узнал. Это его показыва­ли во время игр нашей сборной. Это он, стоя за бортиком, волновался, грыз карандаш, орал, раз­махивал руками, ругал или хвалил игроков. Это на него со смешанным выражением страха и почте­ния глядели лучшие хоккеисты страны. Короче го­воря, к нему подошел главный тренер сборной Со­ветского Союза Вячеслав Симонов, один из учеников ставшего легендарным уже в те годы Протасова. Он просто предложил Бородину с завтрашнего дня начать тренироваться к будущему чемпионату мира. Где он будет играть за нашу хоккейную сборную.

Конечно, для Бородина Симонов был кем-то вро­де небожителя. Ему и в голову не пришло ослушать­ся. К тому же о таком предложении он мог только мечтать. И на следующий день в семь часов утра он был на тренировочной базе сборной.

Именно с этого дня началось восхождение Павла Бородина к вершинам спортивного Олимпа.

На этом же чемпионате он занял четвертое мес­то по количеству заброшенных шайб и результа­тивных передач. Писали о нем теперь не только в отечественной, но и в зарубежной прессе.

Там же, сразу после финала на него обрушилась масса предложений от менеджеров самых лучших зарубежных команд. Гонорары сулили такие, что голова кружилась.

К тому времени некоторые спортсмены уже на­чали уезжать за границу. Но пока что Павел не собирался покидать родной клуб. По большому сче­ту, самым необходимым в его жизни был лед и конь­ки. А лед и коньки и в Америке те же самые.

Павел мало внимания уделял жизненным про­блемам. Он просто выходил на лед и играл. А по­том готовился к следующей игре. Все его мысли вращались вокруг хоккея. Во всяком случае, пока не появилась Инна.

Павел и не заметил как влюбился. И эта невысо­кая девушка с большими черными-черными глаза­ми изрядно потеснила хоккей в его голове. Но, ра­зумеется, не заслонила полностью.

Прошло два года. Бородин входил сначала в пер­вую десятку, потом пятерку, потом тройку лучших игроков. Суммы, которые обещали ему менеджеры, удваивались, учетверялись и возводились в степень.