То, что юная балерина предпочла молодого и энергичного тенора, разозлило Муньоне. Во время репетиций он постоянно придирался к Эррико, надеясь, что выведет его из себя и тот покинет труппу. Что больше всего злило дирижера, так это то, что сама опера — «Джоконда» — постоянно напоминала о неудаче и о том, что его «обошел» какой-то юнец!

Но Муньоне недооценил упорство Карузо. Тот хладнокровно сносил все придирки маэстро. Не зная, что еще предпринять, дирижер пошел к импресарио и заявил, что Эррико недостаточно хорош для того, чтобы петь в столь прославленном театре во время фестивального сезона. Но импресарио, от которого, разумеется, не скрылась интрига, невозмутимо ответил:

— Прекрасно! Но ведь вы сами нам рекомендовали этого певца! Так что давайте дадим ему возможность выполнить обязательства[83].

В итоге Карузо остался в труппе. Более того, он так хорошо пел на генеральной репетиции (в те годы в Италии это была, по сути, премьера), что дирижер растаял. Музыкант в нем одержал победу над уязвленным мужчиной. После теноровой арии Муньоне начал стучать палочкой по пульту и вместе с остальными кричал: «Браво, Карузо!» Дебют тенора состоялся 29 мая 1897 года и был очень успешным. Тем не менее, восхищаясь красотой его голоса и мецца-воче, критики не преминули заметить, что с высокими нотами у тенора не все в порядке. Похвалили и мудрость дирижера, который предложил спеть знаменитый романс Энцо «Небо и море» на полтона ниже. Эррико блестяще выступил во всех спектаклях, и к тому моменту, когда он должен был уехать в Неаполь, дирижер и тенор стали друзьями.

Судьбе было угодно, чтобы именно друг-соперник стал инициатором одной из самых важных, можно даже сказать роковых встреч в жизни Карузо. Когда закончились спектакли, Муньоне устроил Эррико ангажемент в Ливорно, где тенор должен был исполнять партию Альфреда в «Травиате» Джузеппе Верди. Заглавную роль должна была петь Ада Джакетти.

— Послушай, бездельник! — обратился Муньоне к тенору. — Ты будешь петь с самой красивой женщиной, которую я когда-либо знал. Только не вздумай в нее влюбиться[84].

Муньоне показал Карузо портрет, подаренный ему Адой Джакетти во время их совместных выступлений в Неаполе в период карнавального сезона. Тенор согласился, что женщина очень красива. В отношении же того, чтобы не влюбиться… Карузо не давал никаких обещаний!..

Большинство биографов Карузо почти не уделяют внимания двум женщинам, с которыми была связана жизнь тенора на протяжении довольно длительного времени — сестрам Аде и Рине Джакетти. Аду обычно представляют как второразрядную певицу, которую даже слава и влияние Карузо не могли выдвинуть на уровень исполнительниц первого плана, или как стареющую женщину, едва ли не проститутку, в поисках приключений сперва соблазнившую певца, а потом сбежавшую от него с шофером. В русской биографии Карузо можно, например, прочитать: «…У нее имелось все, чтобы стать большой артисткой. Все — кроме голоса. Ее лирико-драматическое сопрано было весьма посредственного качества»[85]. Рину Джакетти биографы тенора вообще упоминают вскользь — обычно из текста в текст кочует стандартный набор нескольких фраз, не слишком внятных и не очень лестных. Во многом это связано с тем, что на большинство писавших о теноре повлияла позиция Дороти Карузо, которая приложила все усилия для того, чтобы «заретушировать» или представить в крайне негативном виде огромный биографический пласт жизни покойного мужа. Более или менее достоверная информация о семье Джакетти появилась лишь в относительно недавно изданной книге сына певца — Энрико Карузо-младшего, куда вошли также большие фрагменты воспоминаний его брата Родольфо (в полном виде они не опубликованы до сих пор). Немаловажно отметить, что семья Джакетти дала оперной сцене одного из самых известных теноров послекарузовской эпохи — Марио дель Монако, мать которого, Флора Джакетти, была двоюродной сестрой Ады и Рины.

Ада и Рина были дочерьми довольно богатого флорентийского чиновника Гвидо Джакетти. Семья жила в большой квартире во Флоренции, владела роскошной загородной виллой «Алле Панке». Единственный сын Гвидо — Энрико — погиб в юном возрасте при весьма таинственных обстоятельствах: он был убит во время путешествия по Африке. Согласно официальной версии, когда юноша как-то раз лег отдыхать, он положил у кровати пистолет, рядом с которым стояла стеклянная бутылка с водой. Лучи солнца преломились, сильно нагрели пистолет, и он выстрелил, наповал сразив Энрико. Было так на самом деле, или же он стал жертвой убийства, осталось невыясненным. Понятно, что имя «Энрико» много значило для семьи Джакетти…

В семье Гвидо Джакетти Ада была первым ребенком. Она родилась 1 декабря 1874 года (некоторые биографы ошибочно утверждают, что Ада была старше Карузо на десять лет[86], на самом же деле она была его младше почти на год) и получила при крещении имя Виттория Матильда Ада Джакетти. Родственники вспоминают, что в юные годы она была красивой, доброй, отзывчивой, очень подвижной девушкой, однако склонной к внезапным истерикам. Самый младший ребенок в семье, Рина Эмилия Луиза Джакетти родилась в 1880 году. У нее были густые каштановые волосы, темные глаза, и она была столь же красива, как ее старшая сестра. Гвидо безумно любил дочерей и гордился ими.

Из-за шестилетней разницы в возрасте Ада для Рины была безусловным авторитетом. В детские годы они были неразлучны и очень близки, но в подростковые годы между сестрами наметилось некое соперничество. К тому времени, когда Ада была взрослой замужней дамой и матерью, Рина была еще юной девушкой.

В качестве представителя казначейства Гвидо много разъезжал по стране. Во время одной из поездок у него завязался роман с домохозяйкой Терезой да Велой, от которой у них родился сын Умберто, названный в честь убитого в июле 1900 года итальянского короля. Поскольку Гвидо был уже женат, сына зарегистрировали как Умберто да Вела, а в свидетельстве о рождении в графе «отец» значилось «non noto» (не известен).

В наши дни, когда процент разводов в Европе очень высокий, сложно представить, что еще относительно недавно в странах, где государство и Церковь связаны теснейшим образом, как, например, в католической Италии тех лет, развод был практически невозможен. Эта ситуация сохранялась там до 1970 года. Супруги были обречены до конца дней состоять в браке — вне зависимости от того, был ли он счастливым или же стал невыносимой обузой. Но поскольку нельзя насильно заставить двух людей быть все время вместе, когда они того не хотят, и общество, и Церковь молчаливо принимали факт существования у множества граждан двух, а иногда и более семей. В зависимости от социального статуса кого-либо из супругов такие отношения иногда могли достигать почти легального положения. Однако вопрос в подобного рода связях, как правило, упирался в статус детей.