— Пат, дитя мое, — говорил его преподобие, — этот Наттер — сущий дьявол, во всяком случае, был им — судя по рассказам. Даже если все пойдет гладко, боюсь, с ним трудно будет сладить, а уж коли предоставить ему лелеять свою злобу в одиночестве, без друга, способного удержать его от крайностей и сделать попытку примирения, то он в своей жажде насилия затеет до наступления утра еще с полдюжины дуэлей.

— Ну да, без друга ему прямо-таки зарез, — отозвался мистер Мэхони, с воинственным видом вскочил и отложил трубку мира в сторону, на каминную полку. — Не пойти ли мне туда, отец Денис, и не предложить ли свои услуги?

— Но единственно с целью примирения. — Его преподобие предостерегающе поднял палец, прикрыл глаза и выразительно покачал головой.

— А как же, что ж я, не понимаю? Конечно же примирения. — И мистер Мэхони принялся застегивать пуговицы, которые ранее ради удобства расстегнул (мистер Мэхони был мужчина высокого роста, а вдобавок, что называется, в теле). — Где сейчас эти джентльмены и кого мне спросить?

— Я посвечу вам, пока вы будете спускаться. Спросите доктора Тула, он уж точно на месте, а если его нет — тогда мистера Наттера. Скажете, до вас, мол, дошло, что некому… уладить это неприятное дело, были, мол, у меня и узнали… тьфу, услышали случайно от мистера Лофтуса.

Друзья уже выбрались на крыльцо, мистер Мэхони лихо заломил шляпу на сторону и с не предвещающей ничего доброго миной, повинуясь указующему персту священнослужителя, направился в сторону открытой двери «Феникса», откуда приветливо струился свет.

— Там вы их и найдете, в передней гостиной. Доктора Тула вы узнаете, а он узнает вас. И не забудьте, дорогуша, на вас возложена мирная миссия.

Мистер Мэхони зашагал вперед широко и нетерпеливо, а его преподобие, сложив ладони и возведя очи горе, добавил:

— Блаженны миротворцы; да пребудет с вами благословение Небес{46}.

Отец Роуч пристально вгляделся в звезды и сказал сам себе:

— Погода завтра будет как на заказ, так что для дуэли самое время, если только, к несчастью, — печально пожимая плечами, он взошел по ступенькам крыльца, — если только, к несчастью, Пата Мэхони постигнет неудача.

Когда мистеру Пату Мэхони выпадал случай покрасоваться в роли джентльмена, он бывал в ней на редкость убедителен. Он создавал образ благородный и яркий, опираясь при этом на идеал совершенства и утонченности, который лелеял в душе. Никогда еще не видывали посетители передней гостиной «Феникса» подобной грации поклонов, заостренных носков туфель, пышности нарядной треуголки, обаяния улыбки — короче говоря, законченной элегантности во всем.

— Разрази меня гром, да это мистер Мэхони! — воскликнул Тул не просто обрадованно, а, можно сказать, восторженно.

Наттер также испытал видимое облегчение и вышел вперед, ожидая знакомства с джентльменом, которому (как подсказывал Наттеру инстинкт) назначено было оказать ему дружескую услугу. Клафф, в своей приверженности моде следовавший армейским традициям, оглядел диковинного незнакомца с нескрываемым отвращением, Деврё же, поскольку находил некоторый смак в нелепости, изобразил на лице кисловатую улыбку.

Мистер Мэхони, перекидывающийся парой слов со своим деревенским соседом во дворе гостиницы на полпути в Макэфаббл, он же во время непринужденного тет-а-тет с отцом Роучем, а с другой стороны — Патрик Мэхони, эсквайр, дипломат и аристократ с ног до головы, поразивший воображение публики, которая собралась в передней гостиной «Феникса», — это были два разных человека, причем второй превосходил первого по всем статьям.

Мэхони оказался изобилен и цветист в речах, при этом слова выбирал не столько за смысловое соответствие предмету беседы, сколько за торжественность и красоту звучания. В результате его напыщенные и туманные разглагольствования с трудом поддавались переводу на удобопонятный язык.

После того как состоялось представление и была объявлена цель визита, Наттер удалился с новоприбывшим в каморку за буфетом. Там, поминутно возвращая поклоны, он выслушал собеседника раз, выслушал второй — но смысл слов оставался темен. Наттер понял, что пора брать дело в свои руки, и сказал:

— Дабы избавить вас, сэр, от бесполезных хлопот, предупреждаю сразу: на мировую не пойду — и не уговаривайте. Мне нанесено грубое оскорбление, повиниться мой противник не склонен; никакой иной выход, помимо поединка, меня не удовлетворит. Этот О'Флаэрти просто-напросто головорез. Понятия не имею, отчего он замыслил меня прикончить, но при данных обстоятельствах я обязан сделать все возможное, чтобы избавить город от этого опасного субъекта.

— Жму вашу руку, сэр, — вскричал Мэхони, под напором чувств забыв о риторике, — я восхищен, чтоб мне провалиться!

Когда Паддок, предварительно совершив короткую прогулку ради восстановления ясности мыслей, взобрался по лестнице в свою квартиру, он застал в парадной гостиной ничуть не протрезвевшего лейтенанта О'Флаэрти; в воздухе стоял густой запах ромового пунша.

— А ну-ка, Паддок, выпейте это, — проговорил О'Флаэрти, наполняя большой стакан поровну ромом и водой, — выпейте, дружище, ей-богу, это вас подкрепит!

— Да, но… благодарю вас, сэр, но я желал бы узнать в точности… — начал Паддок и тут же осекся.

Оскалив зубы, О'Флаэрти вскричал «ха!», молниеносно рванулся к двери, набросился на своего слугу-француза, маленького высохшего человечка (тот как раз входил в комнату), и принялся таскать его за шиворот.

— Ну что, иуда, снова трепал языком, старая ты пьянь; ты это делаешь нарочно, гиена; в третий раз хозяин по твоей милости должен драться на дуэли; одно утешение: если меня убьют, не видать тебе жалованья как своих ушей. В третий раз я омочу руки в крови, и всё из-за тебя. Знать бы мне, — вскричал он, трепля свою жертву еще яростней, — что это не по глупости, а со зла, я бы насадил тебя на меч, как на вертел, и поджарил живьем. Я до этого еще докопаюсь, вот увидите, докопаюсь, Паддок, дружище. — Левой рукой О'Флаэрти по-прежнему удерживал лакея за воротник, а правую простер к Паддоку. — Всю жизнь мне не везет — что в малом, что в большом. Если среди дам есть хоть одна старуха, то ведет ее к столу не кто-нибудь, а О'Флаэрти; если кому-то выпадает быть убитым по ошибке, если кто-то должен пригласить на танец дурнушку — несчастный Гиацинт О'Флаэрти вечно тут как тут. — Фейерверкер прослезился, позабыл гневаться и ослабил хватку — пленник в мгновение ока исчез. — Знаете, Паддок, однажды мы стояли в Корке и там среди детей гуляла корь, так я ее подхватил, единственный из всего полка, а ведь в детстве я уже однажды чуть не умер от кори. А когда мы стояли в Атлоне, все офицеры пошли на танцевальный конкурс, только я не пошел — притом предложи мне кто-нибудь сто фунтов, чтобы я остался дома, нипочем бы не взял. Первый менуэт и первый сельский танец я должен был танцевать с этой красоточкой, мисс Розой Кокс. Я был в своей комнате, нарядился и как раз приготовлял стакан пунша с бренди, чтобы привести себя в порядок, и тут прапорщик Хиггинз, молодой человек без царя в голове, возьми да ляпни что-то несообразное про хорошенькую мушку у мисс Розы на подбородке; он назвал ее бородавкой — хотите верьте, хотите нет! Понятное дело — я взвился и опрокинул кувшин кипятка себе на колени, знать бы вам, дорогой мой Паддок, что это такое! Я не успел оглянуться, как обварил себе ноги от бедра и до самых кончиков пальцев; ей-богу, я думал — окочурюсь от боли. Само собой, бал накрылся. Ну и горемыка же ты, Гиацинт О'Флаэрти! — И фейерверкер снова заплакал.