В соседней комнате тихонько похрапывал дядя Гюнтер.

Еще когда Фридрих ложился спать прошлым вечером, в голове мелькнула идея, а сейчас она полностью оформилась. Фридрих снова лег и повторил про себя, что должно произойти и в каком порядке. Он поймал себя на том, что дирижирует, размахивая руками.

Он сбросил одеяло. Теперь нужно уговорить дядю Гюнтера.

— Не нравится мне это, Фридрих. Совсем не нравится.

Дядя Гюнтер сидел на кровати в рабочем комбинезоне и натягивал ботинки.

— Давай хлебушка пожуем и на фабрику.

Он зашагал в кухню.

Фридрих пошел за ним, продолжая убеждать:

— Дядя, если бы даже Элизабет предложила передать деньги — а она не предложила, — сейчас она в Берлине, на севере, туда поездом больше двенадцати часов. Дахау вдвое ближе и на восток. Разумней будет мне поехать. А за тобой уже наблюдают. Тебе надо как можно скорее скрыться. Мы же так и планировали до того, как папу забрали.

— Я обещал твоему отцу, что не оставлю тебя…

— Если тебя арестуют, ты волей-неволей меня оставишь. Слышал, что сказала фрау фон Гербер? В среду тебя вызовут на допрос. Многих после допроса отпускают? Тебя заберут, и что со мной тогда будет?

— Фридрих, если я попросту исчезну, перед тем как за мной придут, хватит одного телефонного звонка, чтобы пресечь любые твои попытки вызволить отца.

— Нет, если я успею раньше. — Фридрих набрал в грудь побольше воздуха. — Я все продумал. Сегодня пятница. На работе объясни как-нибудь Эрнсту, почему тебя не будет в понедельник. И сегодня, как стемнеет, уезжай в Берн. За три дня доберешься. Будешь идти по ночам, а днем спать, как мы и собирались. За выходные никто тебя не хватится. А я приду на работу в понедельник и в обед уйду. Извинюсь перед господином Эйхманом, что не смогу ему почитать. Сяду в поезд и во вторник с самого утра передам коменданту деньги.

Дядя Гюнтер поднял брови:

— А когда мы не выйдем на работу во вторник утром?

— Рано или поздно кого-нибудь пришлют за нами сюда, — ответил Фридрих, обводя рукой комнату. — Я и это продумал. Они решат, будто знают, что с нами случилось, только подумают совсем не то.

Фридрих стал объяснять дальше, пока дядя резал хлеб.

Наконец дядя Гюнтер тяжело вздохнул и поскреб подбородок.

— Хитро́.

— Уезжай сегодня!

Дядя Гюнтер уставился в окошечко над раковиной.

— Только представь, сколько тут может быть неожиданностей. Неизвестно, в каком состоянии Мартин. Что, если путешествие окажется ему не по силам? — Дядя поднял кверху палец. — Постой! У меня есть надежный друг в Мюнхене, он врач. Поезжай к нему, если отцу понадобится медицинская помощь.

Фридрих улыбнулся:

— Скажи мне его адрес.

— Да… Да… Это может получиться. Не бери с собой ничего такого, что тебе дорого как память, чтобы не отобрали. И ничего ценного — кроме, конечно, денег для взятки. Хорошо, что сейчас праздники. Многие куда-нибудь едут, и все заняты хлопотами. Подозреваю, комендант Дахау перед самым Рождеством тоже будет сговорчивей.

Дядя Гюнтер пристально посмотрел на Фридриха. В комнате словно стало трудней дышать от осознания, как серьезно и опасно то, что они задумали.

— Фридрих, ты должен понимать: как только мы уедем, назад дороги не будет.

— Да, дядя, я понимаю.

— Племянник… Откуда у тебя такая решительность?

— От отца и от тебя. И даже от Элизабет. Если уж она решилась рискнуть всем, что для нее важно в жизни, лишь бы спасти отца, то и я должен.

Дядя Гюнтер кивнул:

— Ну что ж, я тогда скажу Эрнсту, что уже несколько дней маюсь зубной болью. Я звонил врачу, но записаться на прием смог только на понедельник и подозреваю, что зуб придется удалить, поэтому я пропущу один рабочий день.

Фридрих улыбнулся.

— А я скажу господину Эйхману, что не смогу почитать ему в понедельник после обеда, потому что тебе надо будет помогать после похода к зубному.

Дядя Гюнтер глубоко вздохнул, помрачнев.

Фридрих машинально погладил карман, где лежала гармоника.

— Дядя, мы справимся! Главное — идти вперед, шаг за шагом.

Вечером, когда стемнело, дядя Гюнтер подошел к двери, укутанный от ночного холода.

Он намотал на шею толстый шерстяной шарф и натянул вязаную шапку. Надел перчатки, оглядывая тесную квартирку.

— Устрой все так, чтобы выглядело как будто по-настоящему.

Фридрих кивнул.

— И помни, о чем мы говорили.

— Дядя, мы уже сто раз все обсудили.

— Знаю, знаю. Фридрих, я тобой горжусь. И отец твой будет гордиться. — Он обнял Фридриха на прощание. — Не забывай, кто твой настоящий дядюшка. Кто тебя учил ездить на велосипеде?

— Ты.

— А играть на губной гармошке?

Фридрих засмеялся, глотая слезы:

— Ты. Я не забуду.

— Увидимся через неделю, если повезет. Будь осторожен.

Дядя Гюнтер взял заплечную сумку, вышел и прикрыл за собой дверь.

— Постараюсь, — прошептал Фридрих.

В субботу утром Фридрих проснулся, весь дрожа.

Он развел огонь в камине, придвинул поближе свою лежанку и стал смотреть на пляшущие языки пламени. Впервые в жизни он оказался совсем один. Мало того, он держал в руках судьбу своих родных. Что с ними со всеми будет, если он не сумеет выполнить задуманное?

На него обрушилось понимание того, что ему предстоит. Ему придется покупать билеты на поезд и ехать в вагоне с совершенно посторонними людьми. Терпеть взгляды кассиров, носильщиков, проводников и просто незнакомых людей.

Он протянул руки к огню, чтобы согреть, мысленно повторяя, о чем они договорились с дядей Гюнтером. Он поедет в Штутгарт, а там пересядет на поезд, идущий в Мюнхен, стараясь не привлекать к себе внимания.

Деньги — его главная забота. Ни в коем случае нельзя их потерять или допустить, чтобы их украли. Как только доберется до Мюнхена, он пойдет в Дахау. Найдет административное здание у главных ворот и попросит разрешения поговорить с комендантом по поводу своего отца, Мартина Шмидта.

Нужно вести себя смиренно и вежливо, а главное — очень искренне. С собой нельзя брать ничего ценного или дорогого для души, потому что сумку наверняка обыщут и все интересное конфискуют. Если охранники или сам комендант спросят о родимом пятне, сказать, что он собирается добровольно пойти на операцию, чтобы доказать свою преданность отечеству.

Нужно солгать, и он солжет.