Продолжалось движение Сопротивления по освобождению Франции. Французские войска, собранные за границей, совместно с американскими и британскими силами продвигались к Рейну. В один прекрасный день они дошли до Парижа. Немецкие гарнизоны в большинстве своем покинули город еще за неделю до этого, теперь в Париже, чтобы оттянуть время, оставалось лишь несколько небольших военных частей. Когда оккупанты отступали, они уносили с собой все, что им нравилось, — вещи, мебель. В тот день, когда в город вошли американцы, все окна радостно распахнулись. Повсюду были развешаны британские и американские флаги. «Победа!» — кричали все вокруг. Военные оркестры играли марши победы. Город купался в электричестве. Наши сердца наполнились радостью победы и освобождения, которую я испытывала впервые в жизни. Цвет хлеба тотчас же поменялся. Вместо черного, подобно грязи, хлеба мы теперь ели белый. Однако забыть лишения войны в одночасье было невозможно.

Война закончилась. Наступило перемирие. Мы с супругом вновь стали строить планы, потому что были измучены затянувшейся на шесть лет войной. Однажды вечером мы сидели дома, пили чай и говорили о нашем будущем. Решад выглядел немного грустным и усталым. Я зачем-то вышла из комнаты. И, проведя около десяти минут в столовой, вернулась к нему. Стоило мне войти, как я увидела, что он сполз с кресла на пол. Он не мог говорить. Глаза его были закрыты. Он пытался пошевелиться, однако у него ничего не получалось. Я изо всех сил пыталась не сойти с ума. Спотыкаясь и падая, я побежала к швейцару и велела вызвать врача. Становилось понятно, что Решада парализовало от кровоизлияния в мозг. Бесчисленное количество раз у него брали кровь, бесчисленное количество раз к нам приходили врачи. Они сделали все возможное. Шесть дней он пролежал без движения, так и не заговорив и не открыв глаза. Так, не услышав от супруга ни единого прощального слова, я рассталась с ним навеки. До этого трагического случая здоровье его было отменным и сердце — выносливым. Все наши планы, точно так же, как и счастливая жизнь, в которой мы рука об руку шли эти четырнадцать лет, превратились в руины. Уже не знаю, в который по счету раз за свою жизнь я тогда столкнулась с трагедией. Душа моя умерла. Жило только тело. Дочь пришла мне на помощь, окружив меня заботой и вниманием. Раны моего сердца залечила именно она. 1945-й был годом нашего вечного расставания с Решадом. А ведь именно с ним я надеялась стать счастливой в будущем.

Моя душа опустела. Дни пролетали в скорби.

Я в смятении бродила по дому, и из каждого угла со мной словно говорил призрак Решада.

В те годы в нашем круге общения было много американских офицеров. Мы приглашали их в гости. На гребне успеха, победы и освобождения наши новые знакомые стремились произвести на нас впечатление своим благородством и обходительностью. Эти милые, веселые, всегда улыбающиеся и симпатичные нам люди, с которыми мы познакомились как жители Европы, сохранились в наших книгах по истории как жизнелюбивые, открытые и не ведавшие печалей оптимисты.

Санийе вышла замуж. Я полюбила зятя такой же любовью, какой любила Санийе, и поэтому не пожалела средств на то, чтобы устроить им пышную и незабываемую свадебную церемонию. Двери моего дома всегда были распахнуты для них и наших многочисленных друзей. Всякий раз, когда я видела новоиспеченных супругов, рука об руку шедших на прогулку или возвращавшихся с нее, мое сердце наполнялось неподдельной радостью. Я молилась за то, чтобы счастье никогда не покидало их. Любовь моей дочери и ее успешное замужество даровали мне теперь давно позабытое чувство счастья.

Однако по внезапному предписанию моему зятю предстояло вернуться со своей воинской частью домой, в Америку. Мы вновь оказались на распутье. Брачные документы все еще находились в процессе оформления, что очень расстраивало Санийе. Ей требовалось незамедлительно отправляться в путь вслед за супругом, и она разрывалась между мной и любимым и думала, что вернее будет остаться здесь, со своей матерью. А я же, в свою очередь, желала сохранить и брак дочери, и ее расположение, что означало лишь одно: я должна была поехать в Америку вместе с молодоженами. В итоге мы все уладили именно таким образом. Однако, когда я обратилась в посольство с просьбой подготовить необходимые для моего отъезда документы, каждый день стали появляться новые проблемы. Я, со свойственной мне настойчивостью, приложила все силы к решению проблемы и намеревалась во что бы то ни стало покинуть Париж вместе с молодыми. Боязнь одиночества терзала мою душу, как никогда прежде!

Я приняла решение отправиться если не в Соединенные Штаты Америки, то в любую другую страну по ту сторону Атлантики. Лучшие условия предлагала Венесуэла. Я сдала свою квартиру в Париже в аренду и распродала все вещи. Дочь проводила меня до порта в Гавре, откуда в Венесуэлу отправлялось судно под названием «Коломби».

«Коломби» пересек океан за три дня, все это время храбро сражаясь с бушующей водной стихией. Нашей первой остановкой была Гваделупа, находившаяся под французским протекторатом. Мы также останавливались на Мартинике, на Барбадосе и Тринидаде, совершали там все необходимые покупки. Два последних острова находились под британским управлением.

Санийе направлялась в Америку на другом судне, так как я выехала днем ранее. Мы с ней частенько связывались друг с другом по телефону или телеграфу, тщательно отслеживая наши маршруты. Она держала путь в Нью-Йорк, я — в Каракас.

Помню, как мы, покидая Гавр, дрожали и кутались в теплые вещи. Но, стоило судну пересечь тропики, как на палубе стало слишком жарко даже в самом тонком летнем платье. Многие пассажиры ходили в шортах. Когда мы остановились в Гваделупе, то отправились гулять, несмотря на жару. Местные жители были темнокожими до черноты, а улицы — невероятно грязными. Всюду продавали бананы и апельсины по очень низким ценам. Именно там я впервые увидела зеленый апельсин с кислым, подобно лимонному, соком.

Многие пассажиры высадились на Мартинике. Улицы здесь выглядели более чистыми, а кожа местных жителей оказалась светлее. Ослепительное октябрьское солнце заливало своим светом все вокруг, а небо было подернуто едва заметной дымкой, и сквозь нее солнечный диск казался разодранным на части. В воздухе витала какая-то свинцовая тяжесть. Любой человек, находясь здесь, чувствовал, как тяжесть эта, спускаясь с гор, давит на голову. На Мартинике очень высокие горы и низкое, тяжелое небо. В сравнении с этим пейзажем прекрасное калифорнийское небо с ясным солнцем, которое мне довелось увидеть через некоторое время, казалось легким и очаровывало с первого взгляда.

Для того чтобы сгладить впечатление от капризной погоды этого острова, его обитателям требовалось особое средство. Я видела, как к пристани свозили бочки, ждавшие погрузки на корабли. У этих бочек собирались люди. Спрятавшись в тени, они доставали грязные рюмки и черпали ароматный напиток, снискавший себе мировую славу, — карибский ром. Я не переставала удивляться, глядя на то, с каким удовольствием люди пили ром в такую невыносимую жару.

У Тринидада и Барбадоса судно по неизвестным причинам остановилось в открытом море. Никому из пассажиров не разрешалось высаживаться на острова. Местные жители, подплывавшие к «Коломби» на лодках, были едва одеты, а их кожа отличалась особенно темным цветом. Они с ловкостью и бесстрашием бросались в море, чтобы поймать ртом брошенные пассажирами купюры.