– Ты же хотел, папа, чтоб я разучилась пить сок из пакета и научилась пить свежий сок, – сказала мне ты по телефону. – Так вот, я научилась, и ты теперь привези мне соковыжималку, чтоб можно было делать сок из бананов, яблока и морковки.

В-третьих, ты стребовала с бабушки ночную рубашку, говорила, что похожа в этой ночной рубашке на девочку Венди из фильма про Питера Пэна, хотя, если честно, как тебя ни одевай, все равно в пять лет ты была похожа не столько на Венди из фильма про Питера Пэна, сколько на самого Питера Пэна. В-четвертых, ты научилась петь «индейскую песню», представлявшую собой заполошное улюлюканье. И исполняла ее каждый вечер перед сном.

В-пятых, ты стала гулять сама по себе. Километр от дома на озеро и обратно. Пока взрослые шли по дороге в обход соседских участков, ты норовила пройти напрямую, через участки дружков твоих Гоши и Яны, а потом – через лес одна. Твоя рыжая голова, просовываясь в приоткрытую калитку, у всякого нормального человека вызывала улыбку и возглас «Здравствуй, Варенька, заходи!». И ты бесконечно пользовалась своим обаянием, чтобы сократить путь на озеро и заодно насладиться самостоятельностью, когда идешь, вот такая маленькая девочка, по лесу одна.

И вот (помнишь ли?) был выходной день. Мы приехали из Москвы навестить вас, а вы на радостях демонстрировали лучшее, на что были способны. Старший Вася, учащийся специальной химической школы, мастерил взрывчатку из купленных в аптеке вполне себе простых ингредиентов и, взорвав взрывчатку, переходил к разговорам о деле ЮКОСа и правах человека, поскольку понимал, что родители всячески приветствуют его школьное прилежание и нарождающуюся гражданскую позицию. Младшая же ты садилась попой в лужу, залезала на дерево, качалась на качелях, горланила песни, поскольку не понимала, но чувствовала, что родители всячески приветствуют в твоем поведении проявления беззаботности и счастья.

Пришло время купаться. Нагруженные полотенцами, ластами, надувными игрушками и Васиными рассуждениями о демократии, мы направились к озеру. Едва выйдя за калитку, ты побежала со всех ног к Гошиному участку и исчезла из вида.

– Варя! – кричала вслед мама, непривычная еще к тому, что ты гуляешь сама по себе. – Варя, вернись!

Вася всячески успокаивал мать, объяснял, что это у сестренки такая новая игра – убегать одной на озеро, и ничего страшного, потому что потеряться на пути от дома до озера негде, и продолжал рассуждать об отсутствии различий между провозглашенной Кремлем суверенной демократией и самой что ни на есть азиатской диктатурой. Тебя нигде не было видно.

Мы немного волновались. Но минут через пятнадцать, когда мы пришли на озеро, ты встретила нас там с торжествующим видом:

– Здорово я научилась ходить одна? А видели вы, каких я нашла улиток, пока вас не было? А видели вы, какого я нашла дохлого лягушонка? Давайте возьмем его домой и будем в него играть.

– Нет, – решительно возразила мама, – мы не будем брать домой никого дохлого и ни в кого дохлого не будем играть.

К концу купания на озере появилась твоя подружка Яна, и вы вдвоем, приплясывая и подпрыгивая от того удовольствия, что доставляла вам самостоятельность, опять убежали по тропинке через лес и, видимо, через Янин участок. И мы опять немножко волновались, конечно, но успокаивали себя тем, что минут через десять найдем на Янином участке тебя, заберем домой и получим уважительную причину побеспокоить соседей и сократить обратную дорогу.

Когда мы пришли на Янин участок, Яна обедала, а тебя нигде не было. Ты, по словам Яны, ушла домой. При этом из дома нам навстречу пришла бабушка и спросила, где же Варя, которую пора кормить обедом. Мы были в ужасе. Нас бросало в холодный пот. Мы метались по лесу и кричали: «Варя! Варя!». Я думал: господи, лишь бы она нашлась, мы тогда всю жизнь будем водить ее за ручку. И тут…

– Мамочка! – раздался вдруг твой плач из большого куста в пяти метрах от Яниного дома. – Я здесь! Я перепутала тропинку. Перепутанная тропинка привела меня в куст, я в кусте заблудилась и не знаю теперь, как из куста выйти.

Идиотская все же у нас манера – жить в Москве, а дачу иметь под Санкт-Петербургом. Глуповато все же, что каждый год в конце июля мы с мамой едем в Петербург справлять твой день рождения, нагруженные подарками, а в конце августа ты возвращаешься, нагруженная все теми же подарками, обратно в Москву. Ну, да уж, видно, ничего не поделаешь. Когда тебе исполнялось пять, мы решили поехать поездом, а не автомобилем, чтобы выспаться в дороге и не тратить драгоценного времени выходных дней на сон вместо общения с дочерью. Выспаться, разумеется, не удалось: в самом дорогом поезде, курсирующем между столицами, за полтора часа до прибытия устраивают пассажирам бесчеловечную побудку методом включения радио «Ретро», каковое транслирует душеизлияния певицы, которая, по ее же словам, сидит в восьмом ряду на чужом концерте, но одновременно поет так громко, что приходится просыпаться.

Поезд приходит рано. Войдя на дачный участок и рассовывая по кустам привезенные из Москвы подарки, чтобы те еще два дня до твоего дня рождения оставались сюрпризами, мы были уверены, что девочка наша еще спит. Ничуть не бывало. Ты, оказывается, проснулась в день нашего приезда чуть свет, наелась геркулесовой каши для подкрепления сил, каковые силы намеревалась демонстрировать мне весь день, сжимая мне руку и ожидая с моей стороны криков и корчей. Проснулась, разбудила деда, заставила открыть машину, где валялись под задним стеклом игрушечный гусь и игрушечная мышь, и объявила, что гусь, дескать, – это подарок маме, а мышь – подарок папе. Так у меня появилась мышь.

Как только мы приехали и едва я только успел выпить с дороги чашку кофе, ты отвела меня в сторонку и сыграла со мной раз тридцать шесть в игру «Микки-Маус». Игра заключалась в том, что ты шептала мне на ухо слова «Микки-Маус», а я должен был шептать тебе на ухо вопрос «Какой Микки-Маус?», и этот диалог почему-то приводил нас обоих в неописуемый восторг, сходный с восторгом, испытываемым страной от просмотра программы «Аншлаг-аншлаг». Потом ты сказала:

– Папа, я люблю маму и люблю тебя. Пойдешь со мной кататься на самокате?

Разумеется, я немедленно взял самокат и пошел кататься с тобой по асфальтовой дорожке. Причем сначала ты демонстрировала мне, как умеешь кататься на самокате самостоятельно, напевая собственного сочинения песню «та-та-та-та», а потом мы взгромоздились на самокат вдвоем и покатились с горы, горланя хором собственного сочинения песню «тарара-тарара». Мы ехали уже так быстро, что ветер вышибал из наших глаз слезы, когда ты вдруг сказала:

– Лежачий!

– Кто лежачий, Варенька?

– Там за поворотом дороги, папа, лежачий полицейский. Мы наедем на него, упадем и разобьем нос. Тарара-тарара!

Знаешь ли ты, девочка моя, как на самокате, летящем под песню «тарара-тарара», стирается, если хочешь затормозить, об асфальт подошва мокасина «Тодс» по цене четыреста долларов пара? Я тебе скажу. Она очень быстро стирается. Нога в мокасине чувствует себя при этом так, будто ее сунули в камин, а дочка при этом весело хохочет и говорит: