– Может быть, они с Барбарой заглянут в бар после работы. Барбара теперь работает в агентстве.

Сам не знаю, зачем я это сказал. Наверное, мне тоже хотелось спасти ни в чем не повинных людей, хотя бы чисто теоретически, потому что я не был уверен, что мы найдем Кеннета Террьо. И мне было больно смотреть на Лиз, такую подавленную и поникшую. Загнанную в угол.

– Видишь, как все удачно сложилось, – сказала Лиз. – Будем надеяться, нам повезет еще раз.

Дом, где Кеннет Террьо снимал квартиру, представлял собой хмурое здание из серого кирпича в двенадцать или четырнадцать этажей, с решетками на окнах квартир на первых двух этажах. Для ребенка, выросшего в «Парковом дворце», это здание казалось скорее тюрьмой Шоушенк, но уж никак не жилым домом. Лиз сразу поняла, что у нас не получится войти даже в подъезд, не говоря уже о том, чтобы подняться в квартиру Террьо. Двор буквально кишел полицейскими. На улице собралась толпа зевак, напиравшая на ограждение, поставленное у подъезда. Все фотографировали происходящее на телефоны. По обеим сторонам ограждения стояли микроавтобусы с логотипами новостных телеканалов и поднятыми антеннами. Повсюду тянулись провода. Над домом даже висел вертолет Четвертого канала.

– Смотрите! – воскликнул я. – Это Стейси-Энн Конвей! С «Первого нью-йоркского»!

– Спроси меня, не насрать ли мне на эту радость, – сказала Лиз.

Я не стал спрашивать.

Нам повезло, что мы не наткнулись на репортеров в Центральном парке и в «Городе ангелов», и теперь стало понятно почему. Они все были здесь. Я посмотрел на Лиз и увидел, что у нее по щеке стекает одинокая слезинка.

– Можно приехать на его похороны, – сказал я. – Может, он будет там.

– Его скорее всего кремируют. Негласно, за счет городского бюджета. Родственников у него нет. Он пережил всех. Я отвезу тебя домой, Чемпион. Извини, что пришлось тебя дернуть.

– Ничего страшного, – сказал я и похлопал ее по руке. Мама бы этого не одобрила, но мамы не было рядом.

Лиз развернулась и поехала обратно к мосту Куинсборо. Примерно в квартале от дома Кеннета Террьо располагался небольшой продуктовый магазинчик. Когда мы проезжали мимо, я глянул в его сторону и сказал:

– О боже. Он здесь.

Лиз широко распахнула глаза.

– Ты уверен? Ты уверен, Джейми?

Я согнулся пополам, и меня вырвало на пол. Это был самый убедительный ответ.

Я не могу сказать точно, насколько все было плохо по сравнению с тем велосипедистом в Центральном парке. Это действительно было давно. На самом деле с Террьо все могло быть и хуже. После того как увидишь, что происходит с телами людей, умерших насильственной смертью – несчастный случай, убийство, самоубийство, – это перестает иметь особое значение. Скажу только, что Кеннет Террьо по прозвищу Подрывник выглядел жутко. По-настоящему жутко.

По обеим сторонам от входа в магазин стояли скамейки. Видимо, для того, чтобы люди, купившие что-нибудь перекусить, могли сразу сесть и поесть. Террьо сидел на одной из скамеек в брюках хаки, положив руки на бедра. Проходившие мимо люди его не видели. Чернокожий паренек со скейтбордом под мышкой вошел в магазин. Женщина вышла из магазина с бумажным стаканчиком кофе в руке. Никто из них даже и не взглянул на скамейку, где сидел Террьо.

Наверное, он был правшой, потому что правая половина его головы выглядела вполне нормально, если не считать маленькой дырочки на виске – размером примерно с десятицентовую монетку, может быть, даже меньше, – окруженной темным кольцом. Не знаю, что это было: то ли синяк, то ли след от пороха. Скорее всего след от пороха. После выстрела вряд ли успело бы вытечь так много крови, чтобы образовался синяк.

По-настоящему жуткой была левая половина, где вышла пуля. Дыра с той стороны была размером с десертную тарелку в окружении неровных осколков кости. Плоть вокруг раны распухла, как при обширной инфекции. Левый глаз был сворочен набок и наполовину вывалился из глазницы. Но меня больше всего напугала серая жижа, стекавшая по его щеке. Это были мозги.

– Не останавливайтесь, – сказал я. – Езжайте дальше. – Мне в ноздри бил запах рвоты, во рту остался противный осклизлый привкус. – Пожалуйста, Лиз. Я не смогу.

Но она резко свернула к обочине рядом с пожарным гидрантом в конце квартала.

– Надо. Мне самой это не нравится, но по-другому никак. Извини, Чемпион, но нам надо знать. А теперь соберись и возьми себя в руки, а то люди подумают, что я над тобой издеваюсь.

Именно что издеваешься, подумал я. И не остановишься, пока не получишь то, чего хочешь.

Привкус рвоты во рту отдавал равиоли, которые я съел на обед в школьной столовой. Как только я это понял, я распахнул дверь, наклонился над тротуаром, и меня снова стошнило. Как в тот давний день, когда я увидел погибшего велосипедиста в Центральном парке и не доехал до вечеринки в Уэйв-Хилле в честь дня рождения Лили. Лучше бы я обошелся без этого дежавю, честное слово.

– Чемпион? Чемпион!

Я обернулся к Лиз. Она протянула мне пачку бумажных носовых платков (каждая женщина носит в сумке бумажные носовые платки).

– Вытри рот и выходи из машины. Держись как обычно, не привлекай к себе внимания. Давай сделаем дело.

Я уже понял, что она не отступится: мы никуда не поедем, пока она не получит того, что ей нужно. Соберись, сказал я себе. Ты сможешь, я знаю. Придется смочь, потому что на карту поставлены жизни людей.

Я вытер рот и вышел из машины. Лиз положила на приборную доску свою табличку – полицейский вариант карточки «Бесплатное освобождение из тюрьмы», – тоже выбралась из машины и подошла ко мне. Я стоял на тротуаре и смотрел в витрину прачечной самообслуживания. Внутри какая-то женщина складывала белье. Не самое интересное зрелище, но уж лучше смотреть на живую женщину за скучным занятием, чем на мертвого человека с развороченной головой. Пока еще есть возможность на него не смотреть. Потому что уже очень скоро мне придется к нему подойти. И что самое страшное – о господи, – мне придется с ним заговорить. Если он в состоянии говорить.

Я безотчетно протянул руку. В тринадцать лет уже как-то неловко идти по улице за ручку с женщиной, которую прохожие наверняка примут за мою маму (если кто-то вообще обратит внимание), но когда Лиз взяла меня за руку, я был рад. Охренительно рад.

Мы вернулись к магазину. Жаль, что идти было всего полквартала, а не несколько миль.

– Где он? – спросила Лиз, понизив голос. – Где конкретно?

Я рискнул посмотреть, чтобы убедиться, что он не исчез. Нет, не исчез. Он по-прежнему сидел на скамейке, и теперь я смотрел прямо на развороченную дыру, где раньше были его мозги, его мысли. Ухо осталось на месте, но оно как-то странно скривилось, и мне сразу вспомнилась игрушка, которая была у меня года в четыре: мистер Картофельная голова. Меня опять замутило.