— Нет, радость моя колючая! Покажу тебе, чем занимаются настоящие мужики в свободное время и как разгружаются после выноса мозга упрямыми женщинами.

- Едут во дворец, который можно ломать, а там, как истерички, бьют посуду и ломают стены?!

— Если ты думала, что я не знаю сказок Джанни Родари, то ты заблуждаешься. Бабушка до девяти лет читала мне сказки на ночь, так что в этом вопросе я подкован.

Мы подошли к машине, и я открыл пассажирскую дверь для Селины, подавая ей руку, чтобы ей было удобнее залезть на сиденье. Она такая маленькая, что был бы автомобиль еще повыше, ее бы подсаживать пришлось. Хотя я не против подержаться за эту хорошенькую попку.

Девушка уселась, но придержала дверь рукой.

— Ну, а как же постоянные травмы головы у боксеров, которые превращают их в тугодумов в лучшем случае и в кретинов в худшем?

— Крох, ты путаешь чистый бокс и смешанные единоборства. Тебе на заметку, смертельных исходов в ММА было всего четыре, причем два из них были так называемые «подпольные», а травмы головы мы получаем в несколько раз меньше упомянутых боксеров.

Она немного неверяще уставилась на меня. Я быстро наклонился и чмокнул ее в нос, пока она задумалась, закрыл дверь. Обошел и сел за руль.

— Даниил, а почему только до девяти лет бабушка тебе сказки читала? А потом?

— А потом она умерла, и сказки читать стало некому. Да, и я вырос, чтоб слушать всякую вымышленную хренотень.

Она напряглась и как-то нервно пристегнула ремень безопасности.

— Извини, я не хотела… — но я перебил.

— Да нормально, не начинай. Все, поехали.

Ехали почти традиционно, молча. Я не спрашивала, куда он меня везет, так как спорить с ним в случае несогласия — дело нервное и хлопотное.

Часть моих мозговых тараканчиков похожа на зомби, праздно шатающихся по извилинам, а другая — на энергичных попрыгунчиков. Этому состоянию, конечно, было объяснение, даже два. Во- первых, несмотря на то, что я не жаловалась на скучную жизнь, за последние два дня меня так тряхнуло, как Японию однажды, с магнитудой восемь баллов по шкале Рихтера. А во- вторых, этот огромный сгусток тестостерона, сидящий рядом, который, как выяснилось, не верит в сказки.

А я верю! Правда, это чувство живет так глубоко во мне и нечасто проявляется, но все равно верю. Еще в детстве поняла, что без веры во что- либо человек не живет, но тогда возникает вопрос: А во что верить?

Сначала я слепо, как любой нормальный ребенок, верила своей маме. С возрастом поняла, что мамулька-то моя не о том говорит, не тому учит, и пора брать в свои руки бразды правления. Маме твердили, что это подростковые заскоки и все пройдет, только это меня и спасло. Она дала мне время, а я им воспользовалась. Кинула все свои аристократические увлечения и занялась подготовкой к поступлению в медицинский университет.

Бедная Арина Архиповна — это моя мамочка — она пыталась из гадкого утенка — это я, сделать хотя бы приличную гусыню. Ну, куда мне в лебеди, страшненькой, с ужасными глазами, с желанием вскрыть труп нашей кошки Филимоны и понять, почему та умерла. К тому же в нашей семье прекрасным лебедем была моя младшая сестричка Аврора, свет ее изумительных нежно — голубых глаз и чистой белой кожи озарял темную жизнь моей матушки.

Я не жалуюсь, у меня всегда все было, я росла в достатке. Было все, кроме отца, который имел огромную торговую империю и двух постоянных любовниц, и любви матери, а тот единственный луч света, что у меня был, забрала смерть. Сердце снова пронзила боль, привычная, хроническая, но все равно острая, что я зажмурила глаза.

— Селин, тебе нехорошо? — голос Даниила прозвучал, как гром среди ясного неба. Мне казалось, что он сосредоточен на дороге и своих мыслях, но оказывается, мужчина за мной наблюдал. Открыла глаза и, повернув немного голову, посмотрела на водителя.

Он несколько раз кинул на меня беспокойный взгляд, но постоянно перестраивающиеся машины не давали возможности надолго отрываться от вождения.

— Все хорошо, порез немного болит. А ты лучше следи за дорогой, а то сегодня по травме дежурит врач, с которым мы в состоянии холодной войны уже девять месяцев.

— М-х, а что так?

— А я его на последнем новогоднем корпоративе чести лишила.

Брови Даниила удивленно приподнялись.

— Ну, в смысле в ответ на его «ухаживания», включающие изучение руками моих выдающихся частей тела во время танца, зажимание у стенки женского туалета и решение обслюнявить мой рот после шикарного тоста главного врача, я воткнула вилку ему в руку, сжимающую мою пятую точку, и послала далеким маршрутом в отдаленные, но столь знакомые всем места. Он, конечно же, малость обиделся.

— Кроха, ну, ты даешь! Вилку! Господи спасибо, что меня эта участь миновала, — тихо смеясь, радовался Даниил.

— Так, тогда в баре, да и раньше просто столовых приборов рядом не было.

Арчинский еще больше засмеялся.

— Охххх, Селя! Я с тобой столько смеюсь, сколько, по-моему, в жизни не смеялся.

— Ты сейчас намекаешь, что я похожа на персонального клоуна?! — спрашивая, приподнимаю бровь и удобнее перехватываю сумочку, чтоб сподручнее бить было. Немного совсем, все-таки водитель.

— Что ты, Боже упаси! Просто ты знаешь столько интересных и смешных историй, — выкрутился мужчина.

Я с кровожадным лицом устрашающе потрясла сумочкой в воздухе.

Даниил улыбнулся трусикоснимающей улыбкой, и, конечно, бить я его передумала, но появилось желание его покусать. Это все тараканчики- зомбики, они чуют молодую кровь и красивую, аппетитную плоть. В клетку их надо, в клетку!

— Кроха, расскажи что-нибудь о себе? Так сказать баш на баш. Я тебе про свое детство, ты мне про свое.

— А что? В твоем досье на меня нет исчерпывающей информации?

— Да я попросил узнать только основные факты за последние три года.

Даниил продолжал уверенно вести машину, периодически поглядывая на меня. Он прав, я, вроде, как задолжала ему. Как вырвались следующие слова, я сама не поняла.

— У меня был брат.

— Был?

Я, тяжело вздохнув, отвернулась к окну.

— Сильвестр давно умер. Ему был двадцать один год, а мне двенадцать.

— Ты его очень любила? — голос Арчинского звучал непривычно тихо и мягко.

— Нет, Даниил. Я его не любила, — пришлось медленно выдохнуть, чтоб комок в горле ушел. — Я его боготворила! Он был всем тем, чем я не была. И я его убила.

Матюкнулась себе под нос, дальше мы с ним какое-то время ехали в напряженной тишине от моего признания. Я по-прежнему изучала в окне осенний пейжаз, каря себя последними словами про брата. Видимо, приближение годовщины смерти наводит на меня такой подсознательный ужас, что я болтаю об этом вслух. Еще бы, пережить такой вечер не каждому под силу, когда в тесном семейном кругу в течение пары часов его члены выговаривают тебе о твоей никчемности, бестолковости и считают виновной в смерти наследника папочкиной империи, хоть и косвенно.