– Прекратите!

– Потому что он ревнует. Хотя я бы тоже такую ревновал. Хороша.

Анна побледнела, затем покраснела и выбежала из комнаты. Надо будет побеседовать с ней и объяснить, что данные намеки беспочвенны, Адам не испытывает к ней сексуального интереса. Ему просто ее общество нравится. А ему крайне редко нравится чье-то общество.

– Сколько ты ей платишь? – осведомился Переславин, доставая из кармана портсигар.

– Также попросил бы вас не курить.

– Иди к черту. Так сколько? Я дам больше. Спорим, уйдет?

Щелкнула дешевенькая зажигалка, и к тонкому аромату орхидей добавилась табачная вонь.

– Она имеет на это право, – сказал Адам, выворачивая пакет на стол. Содержимое было предсказуемо.

Белая шелковая блузка с высоким воротником и тремя треугольными пуговицами. В центре каждой сиял синий камень.

– Сапфиры, – пояснил Переславин, прикусывая сигарету. – Дорогие. Она вечно покупала самое дорогое. А я злился. Ну на хрена на пуговицах сапфиры? Барство какое-то. И машину ей не купил. Она хотела, чтобы «мерс» и с водителем. У самой тоже права были, но с водителем – круче. Поссорились.

Длинная юбка из многих слоев тончайшей ткани, цвет которой меняется от темно-лилового до блекло-синего, как февральское небо.

– А теперь из головы выбросить не могу. Все думаю, а если б у нее был этот долбаный «мерс» с водителем, то точно ничего бы не случилось.

– Прогнозировать варианты развития событий невозможно.

Упаковка колгот. Белье. Новое, с этикетками, но из разных комплектов.

– А вдруг бы все иначе было бы? Я ж ее вообще в Англию отправить мог. Или во Францию. Или в Америку. Она просилась. Все повторяла, что нормальные люди за границей образование получают, я же – туплю.

Из картонной коробки высыпались кольца, вывалился ком спутанных цепочек и пара широких браслетов. Один – дутый, золотой с тонкой гравировкой и алмазным напылением. Второй – латунный с эмалевыми медальонами. Синие птички. Красные птички. Зеленые птички.

Цвета разные, но силуэт одинаков и знаком – короткие крылья и тонкие клювы.

Колибри.

Адам аккуратно выпутал браслет из золотых цепей и отложил в сторону.

Скорей бы появилась Дарья. Количество вопросов, которые хотелось задать Переславину, возрастало, но Адам продолжал сомневаться в собственной способности спрашивать правильно.

Всю ночь Лиска напряженно вслушивалась в происходящее за дверью. Вась-Вася никак не мог улечься, ходил-бродил, как бурый медведь.

На медведей они в детстве смотреть бегали, в бродячий зверинец. Лиске было жалко львов и тигров, запертых в крохотных клетушках, а вот медведь ее напугал.

Его выпустили, привязав к врытому в землю столбу, и медведь все ходил и ходил, с каждым оборотом наматывая цепь на столб. Когда же она закончилась, зверь остановился, повел тяжелой башкой и воззрился на Лиску. Глаза у медведя были пустыми, и это напугало сильнее, чем скрытая ненависть в желтых тигриных плошках.

Поговаривали, что медведь этот уже кого-то убил, и его усыпить бы следовало, но другого покупать – дорого. Вот хозяева зверинца и терпели.

– Да! – голос Вась-Васи заставил Лиску прижаться к стене. – Да, я слушаю. Ну извини.

Он злился. Он совсем не желал извиняться перед тем – той? – с кем разговаривал.

– И что? Да? А почему ты мне вчера не позвонила? Я? Да я… я занят был!

Его раздражение било по натянутым Лискиным нервам, как кулачки по струнам старого рояля.

– Что еще сказал? Дашунь, ты не сердись…

Ее зовут Даша? Наверное, там и вправду все серьезно, если Вась-Вася просит ее не сердиться, а еще успокаивается так быстро. На Лиску он умел обижаться подолгу, выказывая неодобрение короткими рваными фразами, скользящими взглядами, которые били как пощечины.

Тогда, правда, она не знала, как бьет настоящая пощечина.

– Да, я подъеду. А он станет со мной беседовать? Ну… нет, про него всякое говорят, но ты же лучше знаешь.

Он добавил еще что-то, но очень тихо, так, что Лиска не услышала. Зато услышала, как скрипнула предательская половица у туалета. И вторая – совсем рядом с дверью в спаленку, которую Вась-Вася предоставил Лиске для временного проживания.

Лиска вскочила и со всей поспешностью нырнула в постель, натянула одеяло на голову и застыла.

Дверь открылась без стука. Вась-Вася не считал нужным быть вежливым. Он подошел и решительно сдернул одеяло.

– Я сейчас уйду, – сказал он. – А ты можешь и дальше притворяться спящей. Только никому не открывай и никуда не уходи.

Она и не собиралась. Ей идти теперь некуда.

– Я серьезно, Елизавета. Ты – свидетель по делу об убийстве. Если ты попробуешь исчезнуть, я буду тебя искать. Найду. И упрячу за решетку.

Он накинул одеяло, развернулся и вышел из комнаты.

Входная дверь хлопнула достаточно громко, чтобы тщательно сдерживаемые слезы все-таки хлынули из глаз. Ну почему все так вышло? И когда вышло? Лиска ведь не хотела никого обижать. Просто у нее была мечта, и Лиска попыталась ее исполнить.

Она лежала в кровати, разглядывала потолок и люстру – три шара желтого стекла на серебристых рожках – и слушала тишину. Лиска сама не заметила, как уснула.

Лиска шла по берегу моря. Ноги увязали в горячем песке. Рокотали волны, разбиваясь о белый камень, и брызги соленой воды касались горячих Лискиных плеч. Слева вытянулась черная стена леса. Пальмы гнулись под весом лиан, под сводом листьев их царила влажная темнота, полная чуждой опасной жизнью. В тени распускались яркие венчики тропических цветов, порхали колибри и бабочки, струились по ветвям и лианам тонкие змеиные тела, и мерцали желтизной глаза зверя.

Лиска ощущала его присутствие.

Она остановилась, повернувшись к морю спиной, и ветер услужливо расправил парус платка-парео, подталкивая Лиску к зверю.

Она пошла.

Оборачиваться не стоило, но Лиска обернулась и увидела, как зарастают каверны ее следов. И песок обретает прежнюю белоснежную гладь, словно он и не песок даже – простыня. А море – другая простыня, изукрашенная сине-зеленой акварелью.

Пока она смотрела, зверь спустился.

Он был прекрасен. Свет и тьма смешались, выплавив гибкое тело. И Лиска, встав на колени, протянула зверю руки. Она коснулась мягкой шерсти, провела по широкой переносице и выпуклому лбу, тронула тончайшие нити-усы и засмеялась, когда ягуар зарычал.

– Я тебя не боюсь, – сказала Лиска, глядя в его янтарные глаза. – Я больше никого не боюсь.

Ягуар, зажмурившись, потерся носом о ее ладонь. И только тогда Лиска заметила, что шерсть его измазана кровью.