– Я ходила в туалет перед обедом? – тихо спросила я у Дейзи.

– Не знаю. Ты села за стол после нас, так что, возможно, ходила.

– Но я ничего не сказала?

– Нет, ты не сказала «привет, я только что вернулась из туалета».

Нужно остановиться и сменить пластырь, правда, тогда Дейзи решит, что я сошла с ума. Я сказала себе, что все хорошо, меня просто заклинило, мысли – всего лишь мысли. Но когда снова посмотрела на пластырь, заметила на нем пятнышко. Да, определенно. Кровь или гной. Пятнышко точно есть.

Я остановилась на парковке перед магазином оптики и взглянула на ранку. Ее края покраснели, в пластырь впиталась кровь. Похоже, его долго не меняли.

– Холмси, ты точно ходила в туалет.

– Уже не важно, там инфекция.

– Нет.

– Ты видишь красноту? – Я показала на воспаленные края. – Заражение. Очень опасно.

Я редко показываю кому-то свой палец без пластыря, но мне хотелось, чтобы она поняла – это совсем не то, что раньше. У меня в самом деле был повод волноваться, потому что кровь появлялась редко, даже если я ковыряла болячку. Значит, пластырь оставался на пальце слишком долго. Это ненормально. С другой стороны, мне всегда мерещилось, будто что-то не в порядке, разве нет? И все же сейчас «не в порядке» было по-другому. Я видела явные признаки заражения.

– Твой палец выглядит точно так же, как и во все прошлые разы, когда ты впадала в панику.

Я выдавила мазь на болячку, рану ожгло, я наклеила новый пластырь. Мне было стыдно перед Дейзи и страшно. Я думала о красноте, воспалении – реакции моей кожи на вторжение паразитических бактерий – и не могла остановиться. Я ненавидела себя. Ненавидела все это.

– Эй! – сказала Дейзи, положив руку мне на колено. – Пусть Аза не обижает Холмси, ладно?

Сегодня все по-другому. Мазь перестала жечь, а значит, бактерии размножаются дальше, проникают в кровь. И зачем я только расковыряла болячку? Почему нельзя оставить ее в покое? Зачем постоянно делать рану на пальце? Руки – самая грязная часть тела. Почему бы не щипать мочку уха, живот, лодыжку? Возможно, я погубила себя из-за глупого детского ритуала. А ведь он мне даже не помогает – то, что я хочу знать, непознаваемо, потому что ни в чем нельзя быть уверенным.

Тебе станет лучше, если снова нанести мазь. Всего пару раз. Двенадцать минут четвертого. Пора в банк. Я отлепила пластырь, намазала палец, наклеила пластырь снова. Тринадцать минут четвертого.

– Хочешь, я поведу? – предложила Дейзи.

Я покачала головой и завела Гарольда. Сдала назад. Снова вернулась на парковку.

Сняла пластырь, намазала палец. Теперь жгло уже не так сильно. Наверное, бактерии почти все погибли. Или проникли слишком глубоко, через кожу – в кровь. Надо посмотреть еще разок. Как там воспаление? Прошло всего восемь минут, слишком рано делать выводы. Стой. Уже три пятнадцать.

– Холмси, – сказала моя подруга. – Нужно ехать. Я поведу.

Я опять покачала головой, сдала назад и заставила себя поехать дальше.

– Не знаю, как быть, – посетовала Дейзи. – Успокаивать тебя, что все в порядке, или волноваться вместе с тобой? Есть вообще какой-то верный подход?

– У меня воспаление, – прошептала я. – И я сама виновата. Все время колупаю болячку, и теперь в нее попала инфекция.

Я – как зараженная паразитом рыба – плавала у поверхности, чтобы меня кто-нибудь съел.

Когда мы наконец приехали в банк, я держалась в сторонке. Дейзи поговорила с администратором, и нас провели в глубину зала, в отдельный кабинет со стеклянными стенами. Стройная женщина в черном костюме положила наши деньги в специальный аппарат, и он зашелестел, пересчитывая банкноты. Мы заполнили несколько бланков, и нам завели два новеньких счета с дебетовыми картами – их можно получить дней через десять. Женщина вручила нам по пять временных чеков и посоветовала не делать серьезных покупок, по крайней мере, полгода, пока «вы не освоитесь со свалившимся на вас богатством». Затем начала объяснять, как можно распорядиться деньгами – отложить на колледж, вложить в паевой фонд, облигации или акции. Я старалась ее слушать, но беда в том, что я находилась не в банке, а в своей голове – в потоке мыслей, буквально вопящих, что я обрекла себя на гибель, потому что не меняла пластырь больше суток; что уже слишком поздно. Я чувствовала жар и боль на кончике пальца, а если их чувствуешь, значит, все происходит на самом деле, потому что физические ощущения не обманывают. Или обманывают? Это случилось, – думала я. И это было слишком пугающим и огромным, чтобы называть его чем-то иным, кроме местоимения.

По дороге к дому Дейзи я все время забывала, почему останавливаюсь на светофорах: отпускала тормоз, поднимала взгляд и видела – ах, да, свет же красный!

Люди много говорят о преимуществах безумия. Например, доктор Сингх однажды процитировала мне Эдгара По: «Еще неизвестно, не является ли безумие воплощением величайшего разума». Наверное, она хотела меня утешить, но я считаю, что умственные расстройства слишком переоценивают. Безумие, судя по моему, хоть и скромному, опыту, не сопровождается сверхспособностями. Оно повышает интеллект не более, чем простуда. То есть я должна была бы стать блестящим детективом, но в реальности представляла собой самого невнимательного человека на свете. Пока я везла домой Дейзи, а потом ехала к себе, я не замечала ничего вокруг.

Дома я пошла в ванную и пристально изучила ранку. Воспаление прошло. По-моему. А может, свет был недостаточно яркий, и я не рассмотрела. Я помыла болячку с мылом, насухо вытерла, нанесла мазь, наклеила пластырь. Выпила свое обычное лекарство, а через несколько минут – овальную таблетку, которую мне велели принимать в случае паники.

Таблетка растаяла на языке в смутную сладость, и я стала ждать, когда она подействует. Я не сомневалась: что-то меня убьет.

И, конечно же, я была права: однажды что-нибудь убьет тебя, и когда наступит этот день – неизвестно.

Постепенно моя голова отяжелела, я опустилась на диван перед телевизором. Сил, чтобы его включить, у меня не осталось, и я просто смотрела на темный экран.

Из-за овальной таблетки я словно опьянела, но только от переносицы и выше. Тело было таким же, как и всегда – привычно разбитым, ущербным, а вот мозг превратился в жижу, утратил последние силы, как ноги-макаронины у бегуна после марафона. Приехала мама и плюхнулась рядом со мной на диван.

– Длинный день, – заметила она. – Ученики – это ладно, Аза. Работу мне усложняют родители.

– Сочувствую, – ответила я.

– А как у тебя день прошел?

– Нормально. У меня же нет температуры?

Она потрогала мой лоб тыльной стороной ладони.

– По-моему, нет. Тебе нездоровится?

– Наверное, просто устала.

Мама включила телевизор, и я сказала ей, что лягу и начну готовиться к урокам.