— Милости прошу вашей — отдать за меня дочь. Однако лишь с ее согласия.

— Ох, батюшка, облик у тебя больно строгий, — вздохнула мать Прасковьи. — Не сердитый ли ты нравом?

Отец, думный дворянин Афанасий, помалкивал. Бельские не худородные, а новый его знакомец Григорий Лукьянович вдобавок не беден. Торгует дом, Алексею Даниловичу по секрету сообщил: задумал жениться. Мысли у будущего тестя текли в правильном направлении. Видом грозен, зато у царя в отличии. Если дом торгует — значит, не дурак. Не в гости набивается, чтоб сесть на шею или призанять, а ищет самостоятельности. С другой стороны, в Иоанновой стае не последний волк. Мелькает, хоть и не в первом ряду. Возле Басманова вертится.

— Не сердит я нравом, — ответил, усмехаясь, Малюта. — Неказист да не речист, зато царю верный слуга и терем боярышне Прасковье, ежели отдадите в супружество, приобрету знатный. Я в ратном деле у государя на виду. Давно стрелецкий сотник и жалованье имею хорошее. Прасковья голодать не будет.

Родители помолчали, обменялись взглядами и как-то обреченно произнесли:

— Заходи, батюшка, в праздник, на Троицу — тогда и потолкуем.

До Троицы недолго. Можно и подождать. Не лошадь покупает, чтоб тотчас вскочить на хребтину и ехать. Он про Прасковью и ее родителей от Басманова подробно разузнал, когда после первой — мимолетной — встречи девушка часто начала приходить ему на ум и даже во снах являться. А первая встреча произошла при не совсем обычных обстоятельствах. Когда к Кремлю всех девок, отобранных посланцами, согнали на царский смотр и потом по три, по четыре приглашали во дворец в сопровождении матерей и мамок, он приметил одну семью из окружения бояр Шереметевых. Отец претендентки был вдов, и потому красавицу провожали дальние родственницы и подруги, и среди них — Прасковья. Сидит в возке и косу варежкой поглаживает, на солнце жмурится и улыбается. И вовсе никому не завидует. Знать, судьбу свою понимает.

Малюта — человек наблюдательный. Характер собственный изучил. Ему как что бросится в глаза, так в память и впечатается. Этот хмуро глянул, этот не тогда, когда надо, вздохнул, этот не на того сощурился, тот зевнул и с ноги на ногу переминался, а надобно восторг испытывать, зато другой взор к небесам возвел и что-то принялся шептать — по движению губ ясно: ругань и проклятия. Лицо Прасковьи и вся ее стать, когда она из возка легко выпорхнула, несмотря на крупное тело, врезались ему в сознание.

III

Получив согласие, Малюта старался вызвать у Прасковьи ответное чувство, что при его внешности и отчасти роде занятий оказалось совсем не легко. Приносил он девушке разные забавные штучки с секретом, шкатулочки и всякие безделушки — не дешевые, нередко иноземного изобретения. Передавал через родителей с ласковыми словами:

— Голубке Прасковье от Григория Лукьяновича.

Или:

— Боярышне Прасковье на память от Григория Лукьяновича.

Все его посещения выглядели солидными, неспешными, основательными. Являлся он иногда в богатом темном кафтане с серебряными пуговицами, а иногда в мелом начищенных латах, шеломе и с тяжелым палашом у пояса — широкого, узорчатого, изукрашенного медными бляшками.

— Государь послал дозоры проверить, — скромно объяснял он воинственный костюм.

Месяца через два хождений, в один из дней, показавшийся ему удобным, попросил о свидании с Прасковьей. Будущий тесть, как ни странно, не удивился и велел жене коротко:

— Зови. Ничего. Пусть. Их дело молодое. А он царский слуга.

Малюта низко поклонился нарушителю домостроя. Долго тянулось время, пока боярышня спустилась с крутой лестницы и замерла у порога, потупя глаза.

— Ничего, — повторил будущий тесть. — Садись на лавку. И ты садись, Григорий.

Впервые родитель — приказной в прошлом дьяк — назвал его лишь по имени, не прибавляя отчества. Малюта к сему свиданию тщательно готовился. Место в горнице выбрал, где разместиться, чтобы не очень на свету быть. Да разговор заготовил, чтобы простаком не прослыть. И начал без промедления, украдкой не подглядывая, ибо понимал, что родители за ним сторожко наблюдают, не хуже Басмановых соглядатаев или ястреба, охотящегося за добычей.

— В посольскую избу аглицкие купцы понаехали. Товаров привезли видимо-невидимо. Наряды всякие.

При слове «наряды» женская половина семейства немного оживилась.

— Какие такие наряды, государь мой? — поинтересовалась мать Прасковьи, метнув в Малюту острым взором.

— Платья привезли, в которых ихние принцессы ходят.

Да, умел читать в душах будущий шеф опричнины. Ох как умел! Не выдержала Прасковья и отвела от пола серо-зеленые блестящие очи. Однако не проронила ни звука.

— Не может того быть! — воскликнул тесть, которого уже нельзя назвать будущим, ибо он сейчас — внезапно для себя — решил не откладывать свадьбу. — Пагубу эту кто купит?

— Говорят, что в Таможенной избе чуть ли не до драки спор дошел. А аглицкий купец, вроде жидовин родом, и убедил дьяков: в Кремль, дескать, везем для ознакомления. Так под именем царским и проскользнули и до Московской земли доперли сундук.

— Да што государь? — в волнении спросил тесть.

— Неведомо еще што, — ответил Малюта. — Сундук пока запечатали — и в казну.

— Но ты-то, Григорий Лукьянович, видал? — не унималась мать Прасковьи. — Каков наряд? Из чего шит?

— Из атласа, с узором. По белому полю желтые цветочки.

— Фу! — выдохнул тесть. — Фу! Пагуба! Под замок их самих посадить, нехристей! Жидовин, а?! Чего везет на Русь?

Однако Малюта скорее почувствовал, чем заметил, как Прасковья искоса тронула его взглядом и так краешек губ вверх приподняла — словно улыбнулась, и носок сапожка дрогнул и чуть вперед выдвинулся.

— Ну, будя! — поднялся тесть, а за ним и родительница с Прасковьей. — Поговорили! Государь не допустит.

— Не допустит, — эхом отозвался Малюта.

Тут главное не переборщить, не пересолить. Пересолишь — пожалеешь. Будущий шеф опричнины с будущими родственниками быстро нащупал общий язык. Хитрый Малюта всем угодил: и главе семейства, и женской половине. Прасковья, сидевшая с платком в руке, распустила его и затем низко, до полу, поклонилась. «Ах, хороша! — мелькнуло у Малюты. — Ах, хороша баба!» И он исподлобья, тайно, полюбовался, как боярышня мягко, будто лист в воздухе, повернулась и поплыла к двери. Как лебедь по гладкой поверхности прудов возле Девичья монастыря. От зоркого взгляда Малюты не укрылась плавная линия плеч, между тем широких и крепких, округлость бедер, едва собирающих при движении почти незаметные складки, и некую многообещающую твердость походки. «Лебедь лебедью, а нога упругая», — подумал Малюта.

Вот так они свиделись нос к носу за десять месяцев до свадьбы. Выйдя на улицу, решил: завтра же в церкви Спаса на Бору свечку поставлю и милостыню нищим раздам небывалую. Сел на коня и отправился медленно к себе в слободу, где его поджидали братья Грязные.