Заслугой Мейера считаю умение противопоставить этой туманной идеологии строгую логику учения Энгельса. Человек со здравым умом должен признать превосходство в проповеди дружбы всех людей в мире над хаотичными тирадами ненависти и грабительской идеологии. Конечно, Мейер за несколько недель не мог превратить меня в бойца за марксизм-коммунизм, но он возбудил во мне любопытство поглубже познакомиться с этим мировоззрением.

В августе Мейер принес газету на немецком языке «Свободная Германия» с фотографиями немецких старших генералов и офицеров, которые вместе с немецкими эмигрантами основали «Национальный комитет Свободной Германии» и призывают немецких пленных к сопротивлению против Гитлера, объявляют присягу, данную ему, недействительной.

Не очень нам верилось, будто высшие офицеры вермахта смогли вступить в бунт против гитлеровской Германии, ведь этим они поддерживают русских, нашего противника. И тут желание знакомиться с неизвестной идеологией вступило в столкновение с честью солдата. Если Мейер собирается превратить меня во врага собственного народа, то со всем этим нужно бескомпромиссно покончить и больше с ним не общаться. Но он прилепился ко мне и психологически очень умно разбил тот барьер, которым я старался отгородиться от него: «Вреда никому нет, если будете знать теоретические идеологии противника. Просто станете грамотней во всем разбираться».

В этом смысле продолжалась обработка, и наконец «политик» предложил изучить курс антифашистской школы. Вот куда направлялись интересы начальника политотдела лейтенанта Мейера. Я согласился.

Интересы врача, Тамары Николаевны, были далеки от политики, тут был личный интерес. Сначала было просто гуманное отношение. Она принесла мне учебник русского языка для немцев и русско-немецкий словарь, работу организовала так, чтобы было время для изучения русского языка. Я с усердием взялся за учебу. А если к этому приложить частые разговоры со мной по-русски, то получалась связь теории с практикой. Дело медленно, но продвигалось вперед. Через месяц я уже переводил статьи из газеты «Правда», военные бюллетени, где был ограниченный запас часто повторяющихся слов. Лейтенант Мейер выступал в роли учителя и корректора моих переводов, что не нравилось врачу, это якобы мешает мне в учебе. Июль и август были посвящены освоению разговорной речи, а единственным партнером была Тамара Николаевна. Темы разговоров постепенно переходили в сферу эмоциональную, а заодно помогали и в медицинском направлении. Лекарств было немного: угольные таблетки против дизентерии, зеленка — для дезинфекции ран, черная мазь против язв, акрихин и хинин для лечения малярии. Врач принимала больных, а меня учила ставить диагноз. Потом стала доверять и лечение. Медфак в университете не мог бы действовать эффективнее.

Однажды она исчезла на целую неделю, и я оказался в сложном положении. Ночь Все спят, в том числе и я. Пробуждаюсь от крика: «Господин санитар!» Не сразу соображаю, что этот господин — я. Старший румынской части объясняет, что один из его товарищей умирает. Остальные румыны просят поспешить. Зашли в корпус, и в свете свечи вижу больного, который на постели изворачивается в судорогах. Рукой определяю, что очень высокая температура, диагноз несложный — приступ тропической малярии. Что мне сделать? Внутримышечную инъекцию уже умею делать, врач показывала, как сделать укол на границе между спиной и задницей. Старший прямо умоляет помочь. Пошел я в медпункт, достал дезинфицированный шприц, ампулу хинина и, вернувшись, попросил крепких помощников подержать больного для обеспечения неподвижности. Буквально через 10 минут после укола пациент успокоился и заснул. Какое чудо!

На следующий день он был слаб, но самочувствие было нормальным. До прихода врача было еще несколько слабых приступов, а потом и они прекратились. А вот что меня удивило. Утром ко мне обращается дежурный офицер с вопросом: «Сколько у вас неработоспособных?» Считаю по пальцам и отвечаю. Лейтенант благодарит, салютует и уходит. Это уже трудно понять. Он, по сути, мой тюремщик, а относится ко мне как к равноправному человеку. А он ведь воевал, был тяжело ранен, у него нет правой руки, т. е. он стал инвалидом в результате боевых действий. Я — представитель противника, пришедший на его землю. Просто не понять!

Должность дежурного врача лагеря мне пришлось выполнять несколько раз, и как решила судьба, на меня обрушились еще два случая сложной и скорой медицинской помощи. Мой второй экстренный пациент был опять румын. На поля развязалась драка, во время которой один дал отпор другому ножом в лицо. На щеке резаная рана длиной в 10 сантиметров, а врача нет.

Мы позвали политрука Мейера и тот решил, что рану нужно немедленно зашивать, так как в Астрахань не идет никакой транспорт, поэтому помощи ждать неоткуда. Он достал красные нитки, а я в медпункте взял необходимый для этого инструмент. И опять удача — я уже присутствовал при такой операции, когда Тамара Николаевна зашивала жителю деревни ногу. Обезболивающих средств не было, зато были крепкие мужчины для обеспечения неподвижности пострадавшего. Трое помощников держали пациента, сидящего на стуле, а мне под вой мученика пришлось поставить семь швов.

По окончании этой пытки мое самочувствие было плачевным. Я уверен, что пациент чувствовал себя намного лучше меня. Но мне очень льстило, что румыны с этого дня стали называть меня «господин доктор».

Год спустя в лагере № 165 «Талицы» меня узнал именно тот румын, которого я лечил от приступа малярии. Он созвал соотечественников и представил меня как спасителя от смерти. Несколько раз он снабжал меня продуктами в знак благодарности, а где он их доставал, я не знаю.

Когда после моего экзамена на хирурга на третий день появилась Тамара Николаевна, мы с ужасом узнали, что больной отрезал узлы ниток бритвой. К счастью, никаких осложнений не было.

Третий пациент был немец, очень близкий мне, у которого рука распухала прямо на глазах все больше и больше от неизвестного воспаления. Велика опасность заражения крови! Опять созван совет во главе с Мейером, и опять всю ответственность взвалили на меня. Переживал ужасно. Надо причинить острую боль другу, чтобы спасти от гибели. Медик мог установить, что с ним и нужно ли хирургическое вмешательство. А кто я? Беспомощный дилетант. Попытался я отложить срок вмешательства до врача, но она не пришла, а на руке показалось большое желтое пятно — гной. Под наблюдением начальства мне удалось вскрыть очаг воспаления, убрать гной и освободить товарища от боли и осложнений. На меня никто уже не обращал внимания, а меня страшно тошнило, колени дрожали, озноб бегал по спине, и одно мне стало ясно: врачом не буду никогда.

Дружеские отношения как с Мейером, так и с Тамарой Николаевной перешли на еще более высокий уровень, когда я заболел желтухой. Боль в области печени была сильной, и я должен был лежать в постели. Аппетит отсутствовал. Единственное, что хотелось есть, были селедка и помидоры, которые мне приносил тот румын. Но об этом врач не должна была знать, потому что она запретила есть любую пищу, содержащую соль и специи. На этой почве врач и Мейер начали соревнование. Они стали приносить мне деликатесы. Впервые в жизни я дегустировал черную икру, которую консервировали на небольшом заводе рядом с нашим лагерем. Мейер принес икру с белым хлебом и огурцом. Когда врач узнала об этом, она чуть не лопнула от гнева: «Если принесет еще, выбрось в Волгу — он тебя отравит!»