Мод все знает.

Вчера ночью она пришла ко мне в комнату, когда я уже легла, но я поняла это раньше. Поняла по выражению лица, с каким она наблюдала за обедом, как я гоняю вилкой по тарелке остывшую треску и размякшую брокколи, борясь с подступившей тошнотой. И еще по взгляду, которым она на меня посмотрела, по тому, как отодвинула свою тарелку и встала, я поняла – она догадалась.

– Сядь, – резко сказала ее мать. – Ты не уйдешь из-за стола без разрешения.

Мод бросила на нее взгляд, исполненный чуть ли не ненависти, но села.

– Я могу уйти из-за стола? – спросила она, выплевывая каждое слово, как будто это были кости трески, кру́гом разложенные у нее на тарелке.

Лицо миссис Вестуэй на мгновение приняло странное выражение; в нем читалось желание настоять на своем и одновременно понимание, что в один прекрасный день она навсегда оттолкнет Мод и в конечном счете ничего не сможет поделать с непокорной дочерью.

– Да, – ответила она наконец с большой неохотой. Но когда Мод встала, добавила: – После того как доешь рыбу.

– Я не могу это есть! – воскликнула Мод, бросив салфетку на стол. – И Мэгги не может. Ты только посмотри – это же отвратительно. Сплошные кости и безвкусное белое дерьмо.

Я увидела, как побелел нос у моей тетки – признак того, что она в бешенстве.

– Ты не будешь в этом доме говорить о еде в таком тоне.

– Врать я тоже не буду. Ей-богу, в этом доме уже столько лжи!

– Что ты имеешь в виду?

Теперь миссис Вестуэй тоже встала, и они стояли друг напротив друга – такие похожие и все же такие разные: Мод – вспыльчивая, тетка – хладнокровная, Мод – страстная, тетка – сдержанная, но злость и негодование на обоих лицах настолько усилили сходство, что я лишь сейчас впервые осознала, насколько же они похожи.

– Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду.

С этими словами Мод взяла пальцами вялый кусок трески и затолкала его в рот. Когда она начала жевать, мне показалось, раздался хруст костей. В горле у меня поднялась тошнота. Стараясь удержать ее, я покрылась испариной.

– Довольна? – с полным ртом спросила Мод и, не дожидаясь ответа, развернулась и вышла из столовой, хлопнув дверью так, что на столе зазвенела посуда.

Я склонилась над тарелкой, пытаясь не выдать дрожание рук. Подцепив вилкой кочешок брокколи, я положила его в рот, хотя в глазах плыло.

Не смотри на меня, в отчаянии подумала я, зная, как холодная ярость тетки могла перекинуться на любого, кому не посчастливилось подвернуться ей под руку. Не смотри на меня.

И она не посмотрела. Я услышала скрип ножки стула по паркету и стук захлопнувшейся двери по другую сторону столовой, а подняв глаза, поняла, что пребываю в благословенном одиночестве.

Мод зашла ко мне намного позже. Я сидела на кровати в ночной рубашке с грелкой в ногах и тасовала карты, когда послышались шаги на лестнице. Не зная, кому они принадлежат, сначала я замерла, но по стуку в деревянную дверь все поняла.

– Мод?

– Да, я. – Она говорила тихо, наверняка не хотела, чтобы ее услышали. – Можно войти?

– Да, – прошептала я в ответ.

Ручка повернулась, и Мод вошла в комнату, пригнув голову в низком дверном проеме. Она была закутана в огромную кофту, но при этом босиком.

– Господи, да ты же вся промерзла!

Она кивнула, зубы у нее стучали. Не говоря ни слова, я подвинулась и поправила для нее подушку. Она забралась на узкую кровать. Ноги у нее, когда она скользнула ими по моим, были холодные как лед.

– Ненавижу ее, – только и сказала она. – Как же я ее ненавижу. Как ты здесь выдерживаешь?

У меня нет выбора, подумала я, хотя понимала, что на самом деле у меня не меньше возможностей, чем у Мод, а может, и больше.

– Она живет, как будто сейчас пятидесятые, – с горечью продолжила Мод. – Телевизора нет, нас с тобой держат взаперти, как каких-то монахинь. Миссис Уоррен гробится на кухне. Она что, не понимает, что так уже не живут? Наши ровесники бегают на концерты, надираются, трахаются… Тебя не волнует, что мы здесь томимся, как в неволе, в придуманной послевоенной стране моей матушки?

Я не знала, что ответить. Не могла же я признаться Мод, что мне никогда не хотелось надираться и бегать по концертам. Что я никогда и не делала этого, даже имея возможность.

– Может, мне это больше подходит, чем тебе, – сказала я наконец. – Мама всегда говорила, что я немножко старомодна.

– Расскажи мне о своей маме, – тихо попросила Мод.

У меня ком встал в горле. Я вспомнила маму: копается в саду – обычная картина, – а рядом папа, напевая из Пола Саймона, разрыхляет грядку или сажает цветочные луковицы. Я старалась не думать об этом последние кошмарные месяцы… Предсмертный выдох мамы в аппарат искусственной вентиляции легких, а спустя несколько недель сердечный приступ у папы.

– Что тут рассказывать? – пожала я плечами, стараясь не выдать голосом, как мне больно. – Она умерла. Они оба умерли. Точка.

От такой несправедливости у меня все еще мутится в голове. Но вместе с тем я поняла, что есть тут и своего рода справедливость. Я была дочерью двух беззаветно любящих друг друга людей. Они были созданы друг для друга – в жизни и в смерти. Вот только если бы эта смерть помедлила.