– До восемнадцати тебе закон не позволяет, – быстро включилась Хэл. Тут хоть безопасная территория. – Ни один уважающий себя мастер не пойдет на это. А ты ведь не хочешь к тем, кто пойдет? Тебе сколько лет?

– Двенадцать, – с грустью протянул Фредди, захлопнув телефон и впервые подняв глаза на Хэл. – А можно посмотреть?

– Хм-м… – Этот вопрос переходил определенную черту, но Хэл не знала, как отказать. – Ну… да. Наверно, можно.

Она пригнулась и почувствовала, как Фредди оттянул ворот, обнажив склонившую голову набок птицу. Пальцы у него были холодные, Хэл постаралась не вздрогнуть.

– Круто, – еще раз сказал он, на сей раз с завистью. – Ты сделала ее из-за этого дома? Ну, здесь все эти сороки… – Он махнул рукой в сторону деревьев за окном, и Хэл невольно обернулась.

На улице совсем стемнело и только свет из комнаты поблескивал на мокрых ветвях, но Хэл будто воочию снова увидела сорок, рядком рассевшихся на ветвях тиса, с которых капала вода. Она покачала головой и натянула ворот платья, закрыв птицу.

– Нет. Моя… мою маму зва…

В самый последний момент до нее дошло, что, утратив бдительность, она чуть было не ляпнула непоправимое. Ведь эту татуировку она сделала в память о маме. Мэгги[2]. Будем горе горевать. Тогда это казалось правильным. Но волна липкого ужаса обдала ее, когда она поняла, что готова была произнести настоящее имя мамы. Глупо. Как глупо!

– Я звала ее сорокой. Такое прозвище, – сказала она после паузы, довольно долгой для того, чтобы в полной мере прочувствовать, как под ногами разверзлась бездна. Легенда была ниже всякой критики, но с ходу ничего лучше в голову не пришло. Правда, мальчишка, кажется, не заметил затянувшейся паузы.

– Это сестра папы? – спросил он.

Хэл кивнула:

– Да.

– Хотя, наверно, надо говорить была сестра папы. Она ведь умерла, правда?

– Фредди! – Митци подошла с чашкой чая и, поставив ее на стол, слегка стегнула сына по колену. – Это уже… Ради бога, извините, Хэрриет. Подросток… Что тут скажешь?

– Все в порядке, – искренне ответила Хэл.

Паренек не просто продемонстрировал ей то, о чем она уже догадывалась. Это была та почва, на которую Хэл могла встать прочно, обеими ногами. Не было больно слышать такие слова от других людей, ей даже больше нравилась мальчишеская прямота, чем все эти деликатные усопла или покинула нас. Мама не уснула и не вышла в соседнюю комнату. Она умерла. И эту реальность не смягчит никакой эвфемизм. И еще это, по крайней мере, правда. И она сказала, обращаясь к Фредди:

– Да, умерла. Я сделала татуировку в память о ней.

– Круто, – почти машинально повторил опять Фредди. Теперь, в присутствии матери, ему стало неловко. – А еще у тебя есть?

– Есть… – начала Хэл, но вмешалась Митци:

– Фредди, умоляю, прекрати изводить бедную Хэрриет личными вопросами. Так не ведут себя на…

Она осеклась и не произнесла на поминках.

Хэл улыбнулась – во всяком случае, попыталась – и взяла чашку с чаем.

– О, чудесно.

Рассказывать про татуировки было проще, чем отвечать на вопросы Абеля, Хардинга и Эзры. И поэтому ее слегка затошнило, когда она увидела, как Хардинг, потрепав Абеля по плечу, следом за женой двинулся к камину.

– Греетесь, Хэрриет? – спросил он, подойдя. – Очень мудро. Боюсь, дом просто губителен для здоровья. Мать не очень-то доверяла современным удобствам вроде центрального отопления.

– А… он давно принадлежит семье? – спросила в свою очередь Хэл. Она вспомнила, как мама рассказывала о своей работе. Не позволяй клиентам задавать вопросы, спрашивай сама. Проще направлять разговор, если ты за рулем, а собеседник чувствует себя польщенным, когда ты проявляешь к нему интерес. – Мама никогда не рассказывала об этом доме, – честно призналась она.

– О, да фигову тучу лет, – небрежно ответил Хардинг. Он встал спиной к камину, разведя полы пиджака, чтобы огонь грел спину. – Мы сейчас находимся в самой старой части, она датируется началом восемнадцатого века. И много лет это была скромная ферма. А в конце девятнадцатого века ваш прапрапрадед, дед моей матери, сколотив приличные деньги на фарфоровой глине, возле Сент-Остелла, решил полностью перестроить дом и сделал это, надо сказать, на широкую ногу. Здание сохранило георгианское ядро старой фермы, где разместились гостиная, столовая, главные жилые комнаты, но к нему были пристроены расползшиеся крылья и помещения для прислуги в стиле «Искусства и ремесла». Получилась элегантная усадьба. Однако его сын оказался, увы, никудышным предпринимателем, и карьер перешел партнерам. С тех пор у семьи уже не было денег на поддержание дома, и с двадцатых годов его облик не менялся. Чтобы довести тут все до ума, нужно вложить добрый миллион фунтов. Разумеется, не те деньги, которые может достать из кармана средний покупатель. Разве что крупная гостиничная сеть… Хотя, конечно, сегодня на вес золота земля.

Хардинг посмотрел в окно, на мокрый от дождя газон. Хэл чуть ли не воочию видела, как он рисует себе повыскакивавшие грибами на территории парка типовые дома, подсчитывает барыш и слышит хруст банкнот, когда поспевает очередной урожай на продажу. Она кивнула в ответ и, поскольку сказать было нечего, отхлебнула чай. Руки у нее, несмотря на огонь в камине, все еще были ледяные, а щеки пылали, и вдруг ни с того ни с сего она чихнула.

– Будьте здоровы, – сказал Абель.

Хардинг сделал шаг назад и чуть не залез ногой в камин.

– О Боже, надеюсь, вы не простудились у могилы.

– Вряд ли, – ответила Хэл. – Меня так просто не возьмешь.

Но последние слова не удались, потому что она снова чихнула. Абель вытащил красиво накрахмаленный носовой платок и заботливо протянул ей. Хэл покачала головой.

– Бисквиту, Хэл? – спросила Митци, и Хэл взяла одно печенье, вспомнив, что не ела с самого утра.

Но бисквит оказался черствым и лежалым, поэтому она обрадовалась, когда с другого конца комнаты раздался кашель, которым Тресвик постарался заглушить остальные голоса.

– Могу я попросить минуту вашего внимания?

Хардинг бросил взгляд на Абеля, тот пожал плечами, и оба пересекли длинную комнату, подойдя к адвокату, который стоял возле рояля, перебирая бумаги.

Хэл встала с дивана, но в нерешительности замялась, не зная, относится ли просьба и к ней.

– Вы тоже, Хэрриет, – сказал Тресвик и положил стопку бумаг на крышку рояля. Подойдя к двери, он открыл ее, и в резком контрасте с нагретым камином воздухом в комнату из коридора ворвалась холодная струя. – Миссис Уоррен! – позвал Тресвик, и голос его гулко разнесся по коридору. – У вас найдется некоторое время?

– Дети понадобятся? – спросила Митци.