Телеверов задумался:

— Дело предлагаешь.

— Стараемся, товарищ подполковник.

Степняк вынул помятую пачку «Беломора», не спеша закурил, но, вспомнив, что Телеверов бросил курить, тут же погасил дымящуюся папиросу.

— Извините…

Где-то вдали раздавались глухие взрывы. По дороге, огибающей лес, тянулись груженые подводы, арбы, шли беженцы! Николай Гаврилович снова повторил:

— Только брать не спешите. Держите под наблюдением, чтобы не спугнуть. Будьте осторожны. — Телеверов задержался, перед тем как садиться в машину, у открытой шофером дверцы. — У меня просьба, чуть было не забыл. Жена поручила, а вот я сам не смог, срочно в штаб фронта вызывают.

— Слушаю, Николай Гаврилович.

— Не в службу, а в дружбу. Под Лугой на оборонных работах университетский студенческий отряд.

— Есть такой, кажется, западнее шоссе противотанковый ров сооружают, — сказал Степняк. — Одни девчата в основном, но вкалывают — мужики позавидуют.

— Племянница моя там, студентка первого курса… Ларисой зовут. Лариса Попугаева, брата двоюродного дочь. — Николай Гаврилович вынул из кошелька две красненькие тридцатирублевки. — Пошли кого-нибудь, чтобы передали. Отправилась, понимаешь, в одном легком платьице, как на загородную прогулку. Передай, пожалуйста, пусть купит необходимое.

— А может, ей красноармейскую форму подбросить? — предложил Степняк. — Склады из фронтовой полосы к нам перевозят, а в случае чего палить придется… Все же в брюках и гимнастерке сподручнее лопатой орудовать.

— Подбрось, если не затруднит, — согласился Телеверов и еще раз пожал руку Степняка.

Машина тронулась. Шофер, обернувшись к Николаю Гавриловичу, задал привычный вопрос:

— Куда, товарищ подполковник?

— Домой.

Шофер знал, что слово «домой» обозначает не ленинградскую квартиру, где жил Телеверов, а штаб фронта, особый отдел. Он повел видавшую виды «эмку» в обход центральных улиц, запруженных потоком людей, и переулками выбрался на окраину Луги. И здесь повернул на проселочную дорогу, потому что по Ленинградскому шоссе нескончаемым потоком шли беженцы.

— Притормози, Михеич, — попросил Телеверов.

Шофер буркнул что-то под нос и нажал на тормоз. Он знал, что подполковник сейчас набьет «эмку» до отказа беженцами и мотор будет перегреваться, с натугой тащить перегруженную машину. И потому, не возражая открыто, лишь нечленораздельно бурчал.

— Людей надо жалеть, а не железо, Михеич, — и подполковник показал на уныло бредущих высокого старика с увесистым спортивным рюкзаком за плечами и старуху с плетеной корзиной в руках, потом на грузную пожилую крестьянку с узлами и на уставшую молодую женщину с двумя детьми: девочка лет десяти с рыжими косичками почти волочила по земле набитую хозяйственную сумку, и пятилетний малыш держался за материнскую юбку, прижимая другой ручонкой к груди плюшевого мишку с оторванной лапой.

— Помоги им, Михеич. Сам я пересяду на переднее место.

Шофер открыл дверцы и помог беженцам втиснуться в машину.

— И нас возьми!

— Подвези, командир, хоть чуть-чуть! Машину окружили, в глазах мольба, отчаяние… Всех бы взял Телеверов, но машина не резиновая.

— Поехали, — буркнул Телеверов, посадив на колени девочку.

Она была легкая и хрупкая, как тростинка, а в синих, словно нарисованных, продолговатых глазах таились недетская печаль, усталость и озабоченность взрослого человека, битого жизнью, и какая-то упрямая решительность.

— Как тебя зовут? — спросил Николай Гаврилович.

— Меня? Леной… Лена Костикова, — сказала девочка. — А братишку звать Петухом, Петька. Папа наш на фронте воюет. Он командир.

— Издалека идете?

— Из Риги. Из военного городка, там наша квартира осталась. В нее бомба попала. Немцы с самолета бросили.

— Вторую неделю маемся по дорогам, от самой Риги, еле успели выскочить из города, — усталым охрипшим голосом говорила женщина, убаюкивая малыша, — вы даже не представляете, что там творится…

— Далеко немцы не пройдут. На старой границе им ход закроют, — со знанием дела говорил тихим голосом старик. — Еще как остановят!..

— Дай, Господь Бог, силу, останови нечисть поганую, — скорбно шамкала старуха.

Старики как-то быстро притихли и, убаюканные ровным шумом мотора, вскоре задремали. Путь у каждого был нелегкий, и усталость дала о себе знать. Только русоволосая женщина с ребенком на руках, уставившись в одну точку тяжелым, сухим, невидящим взглядом, думала свою нелегкую думу, не веря в то, что и бомбежки, и танки, и война когда-нибудь кончатся…

Машина мчалась лесной дорогой. Долгий летний день угасал. В сосняке тихо смеркалось, длинные тени косо чертили пыльную дорогу, отчего она казалась полосатой и печальной.

Девочка, доверчиво прижавшись к Телеверову, уснула. Николай Гаврилович смотрел вперед, а мысли его были далеко отсюда. И радости в них места не было. Немцы повели широким фронтом наступление не только боевыми частями, но и тайной агентурой. Действуют нагло, самоуверенно и не стесняются ни в средствах, ни в методах. Засылают переодетых в нашу форму диверсантов. На железной дороге возле станции Тапа заминировали рельсы, и мина сработала, когда шел поезд с грузом взрывчатых веществ. Паровоз и три вагона пошли под откос. Диверсанты не обнаружены… Сержант Игорь Миклашевский задержал двоих агентов, переодетых в милицейскую форму. Правда, третьему, главному, удалось улизнуть… У станции Ихала разобрали и повредили около ста метров железнодорожного полотна. В районе Пярну чекисты выловили двух немецких агентов, хорошо вооруженных, и при обыске у них обнаружили рацию… В районе Раквере выстрелом из-за угла убит начальник Политотдела 8-й армии…

А война только начинается. Она не похожа на все предыдущие войны. По размаху, по глубине, по ожесточению. И Телеверов думал о том, что нужно не только обезвреживать агентуру, но и тщательно изучать повадки врага, знать его приемы, методы, выявлять разведывательные центры, секретные гнезда…

Машину трижды останавливал вооруженный патруль, тщательно проверяли документы.

Старший патруля брал под козырек:

— Счастливой дороги!

И снова машина катилась вперед, вздымая колесами пыль. Солнце давно село, и вечерние сумерки постепенно сгущались. Надвигалась ночь, движение по дороге усиливалось. И по проселочным дорогам в сторону фронта катили грузовики с боеприпасами, шагали колонны бойцов, двигалась своим ходом артиллерия… «Наверняка в Лужский укрепрайон, — определил Телеверов, провожая глазами машины, — там войск почти нету. С опозданием выходим на рубежи. Только бы под Псковом подольше продержались наши».

Машина катила по пригороду Ленинграда. Вдали на светлом небе четко вырисовывались высокие кирпичные трубы Кировского завода, из которых густо валил темный дым. Цеха трудились и днем и ночью. Николай Гаврилович накрыл тужуркой девочку, которая чему-то улыбалась во сне, и с грустью вспомнил о своем Петьке, который десять дней назад убежал из дому на фронт и до сих пор не подает о себе никаких вестей. Предпринятые Телеверовым розыски пока ничего не дали. Жена больше не спрашивает, не задает одних и тех же вопросов, а лишь многозначительно смотрит на Николая Гавриловича, и он не может ничего ответить на ее немой вопрос.