Саймон знал, что оба они думают об одном и том же. Сказал бы Пруст то же самое, если бы Чарли все еще работала с ними?

Саймон не выдержал.

– «Ты», а не «мы». – Он смотрел на Комботекру. – Это ты веришь, что Джеральдин Бретерик убила Люси и покончила с собой. Я – нет.

– Это был вопрос времени… – пробормотал Пруст.

– Да ладно, – протянул Селлерс. – Кто еще мог это сделать? Проникновения в жилище не было.

– Очевидно, Джеральдин кого-то впустила. В доме обнаружили несколько неопознанных отпечатков пальцев.

– Обычное дело, ты же знаешь. Они могут быть чьи угодно. Может, замеряли окна, чтоб пошить новые занавески.

– У кого еще мог быть мотив для их убийства, кроме Марка Бретерика? – не сдавался Гиббс. – А он чист.

Комботекра кивнул.

– Мы знаем, что Джеральдин и Люси умерли первого или второго августа, скорее первого, а два десятка ученых в Нью-Мексико готовы подтвердить, что Марк Бретерик был там с двадцать восьмого июля до третьего августа. У него идеальное алиби, Саймон, и других подозреваемых нет. – Комботекра улыбнулся, сожалея, что приходится быть гонцом, приносящим дурные вести.

– Один есть, – возразил Саймон. – Мы до сих пор его не нашли. Уильям Маркс.

– Только не начинай опять, Уотерхаус, – хлопнул ладонью по стене Пруст. – И не надейся, что я пропущу это «до сих пор» мимо ушей. «До сих пор» – как будто ты все еще рассчитываешь его найти. Мы перетряхнули жизнь Джеральдин Бретерик десять раз, и нет там никакого Уильяма Маркса.

– Не думаю, что стоит так легко сдаваться.

– А мы и не сдаемся. Нам больше негде искать. Никто из друзей или родственников Джеральдин о нем не слышал. Мы проверили Институт Гарсия Лорки, где она работала…

– Может, там в книжках был какой-нибудь Анхельмо Марко, – хихикнул Гиббс.

– …и они тоже не смогли нам помочь. Мы проверили всех Уильямов Марксов по спискам избирателей.

– Кто-то из них мог лгать, – не уступал Саймон. – Если никто не знал о его связи с Джеральдин, солгать было довольно просто.

– Уотерхаус, что ты предлагаешь? – спросил Пруст.

– Проверить еще раз всех Уильямов Марксов. Проверить их так же тщательно, как проверяли Марка Бретерика. И я бы на всякий случай добавил всех со схожими фамилиями.

– Прекрасная идея, – ледяным тоном процедил Снеговик. – Давай не забудем и Анхельмо Марко – хотя его вполне могут звать Гильермо. И как насчет Уильямов Маркхемов, ну просто на всякий случай?

– Мы не можем этого сделать, Саймон! – резко объявил Комботекра. (Саймон давно заметил, что словесные пытки, устраиваемые Прустом, заставляют его нервничать.) – У нас нет ни времени, ни ресурсов.

– Обычно когда дело важное, то ресурсы находятся. – Саймон старался сдержать волну гнева. – Маркхем, Марко, «Маркс и Спенсер», как бы его, блин, ни звали, но этот человек собирался разрушить жизнь Джеральдин Бретерик. Надо продолжать, пока не найдем его.

Пруст придвинулся к Саймону почти вплотную, посмотрел на него снизу вверх. Саймон не отводил взгляда от доски на противоположной стене. Лысая голова Снеговика розоватым бликом маячила на самом краю поля зрения.

– То есть ты допускаешь, что миссис Бретерик неверно… – Инспектор почти шептал.

– Она назвала его «человек по имени Уильям Маркс». Я считаю, что она не слишком хорошо его знала, если вообще знала. Возможно, она неправильно запомнила его имя.

– Согласен. – Пруст медленно поворачивался, рассматривая щетину Саймона с другой стороны. – Так с чего начнем? Сначала проверим Питеров Паркеров? Или лучше всех Сирилов Биллингтонов, до которых доберемся?

– Эти имена даже близко… – начал Саймон.

– То есть женщина могла ошибиться с именем, а детектив-констебль Уотерхаус – всевидящий и всезнающий – должен решить, насколько именно она ошиблась! – заорал Пруст, брызжа слюной.

Комботекра, Селлерс и Гиббс замерли. Рука Селлерса, теребившая бакенбарды, застыла в воздухе. Все трое словно заледенели. Снеговик снова оправдал свое прозвище.

– Слушайте меня, и слушайте внимательно, детектив-констебль! – Пруст ткнул указательным пальцем Саймону в шею. Вот это было впервые. К словесным нападкам Саймон привык. Тычки были в новинку. – Питер Паркер – мой механик, а Биллингтон – мой дядя. Оба – достойные законопослушные граждане. Я уверен, что мне не нужно объяснять, почему мы не лезем в их личную жизнь из-за крошечной вероятности, что миссис Бретерик ошиблась, когда писала имя Уильяма Маркса. Я ясно выражаюсь?

– Сэр.

– Чудненько.

– А что насчет письма со спиллингской почты? – не сдавался Саймон. – Записка, которую кто-то вам передал. Марк Бретерик может и не быть Марком Бретериком. Это мы собираемся проверять?

– Прошли дни, когда полиция могла посылать к черту жаждущих внимания психов. К которым, несомненно, принадлежит и автор письма. Ваш сержант займется новой информацией, не так ли, сержант?

Комботекре понадобилось несколько секунд, чтобы выйти из анабиоза.

– Я уже начал. Пока выходит, что Бретерик все-таки тот, за кого себя выдает.

– Возможно, Уотерхаус думает, что его настоящее имя Уильям Маркс, – проворчал Пруст. – А, Уотерхаус?

– Нет, сэр.

Саймон вспомнил две открытки на десятилетие свадьбы, стоящие на каминной полке в Корн-Милл-хаус. У одной волнистый обрез, над желтым цветком серебристая надпись с завитушками: «Моему дорогому мужу на нашу годовщину». Другая – розовая, с цифрой десять и букетом роз. Розы перевязаны розовым бантом. Саймон запомнил надписи на открытках. Зачем? Чтобы обсудить их с Селлерсом и Гиббсом, узнать их мнение? С Прустом? Да они бы засмеяли его. Даже вежливый Комботекра.

Нет, он не думал, что Марк Бретерик на самом деле Уильям Маркс. Но эти открытки…

– Если бы решал я, то последил бы за почтой в Спиллинге, – сказал он. – Кто бы ни написал эту записку, у него еще есть что сказать. Если вычислим этого человека, у нас появится зацепка.

– Хотел бы я сделать тебя главным, Уотерхаус, – ответил Пруст.

– Саймон, у нас есть предсмертная записка, – Комботекра указал на доску, – и дневник, ясно показывающий, что Джеральдин Бретерик была в депрессии.

– Дневник, найденный в компьютере. – Это был тон агрессивного подростка, и Саймон это понимал. – Ни копии, ни распечатки. Кто пишет дневник прямо в компьютере? И почему в нем всего девять записей, и все – прошлого года? Даже не девять последовательных недавних дат – девять случайных дней апреля и мая две тысячи шестого. Почему? Может мне кто-нибудь объяснить?

– Уотерхаус, ты сам себя запутываешь. – Пруст рыгнул, потом посмотрел на Комботекру, как будто ожидая выговора за подобное бескультурье.

– У меня есть по копии этой статьи для каждого из вас. – Комботекра взял стопку бумаг, лежавшую рядом с ним с самого начала совещания. – Последняя публикация профессора Харбарда.