— Джоди, открой глаза! Это Кэти. Ты со мной, ничего не бойся.

Зубы ее стучали, ноги молотили по полу, но я держалась и продолжала повторять:

— Джоди! Не бойся, ты в своей комнате. Это просто страшный сои. Тебе здесь ничего не грозит.

Крики усилились, а потом вдруг прекратились, и тело ее обмякло. Я услышала струящийся звук, потом увидела, что ее пижама мокрая. Она приоткрыла глаза и медленно повернула голову. Она посмотрела на меня, сосредотачивая взгляд, потом отвернулась, и ее вырвало. Приступ закончился.

— Все хорошо, Джоди. Все в порядке. Все будет хорошо.

Она что-то забормотала, и ее взгляд немного прояснился. Я ослабила хватку и прижала ее к себе. От запаха рвоты и мочи меня затошнило.

— Не бойся, Джоди. Здесь тебе ничего не угрожает. Я за тобой присмотрю. Не переживай, милая. — Я легонько качала ее.

Она захныкала, потом обвила руки вокруг моей шеи:

— Я не хочу, чтобы в рот. Скажи ему. Скажи ему, что меня тошнит, Кэти.

— Этого больше не повторится, милая. Обещаю. Ты в безопасности.

— Я говорила ей, чтобы она заставила его перестать. Говорила. А она не слушала.

— Кто, Джоди? Кто не слушала? — Но она снова заплакала. — Все хорошо. Не переживай. Скажешь, когда захочешь. Только когда сама захочешь, милая.

Я обнимала ее, пока она окончательно не успокоилась, затем подняла ее на ноги и отвела в ванную. Я умыла ее и умылась сама, потом переодела в чистую пижаму. Она молчала от усталости. Я отвела ее к кровати, уложила и села рядом на пол, поглаживая ее волосы.

Наконец она заснула. Я оставила свет гореть и выскользнула из комнаты, тихо прикрыв дверь. Вернулась в спальню, там переоделась в чистую ночную рубашку, накинула халат и тапочки и спустилась вниз. Было три часа утра. Крики Джоди не могли не разбудить домашних, но они, похоже, снова заснули.

На кухне я наполнила ковш горячей водой, добавила дезинфектор и замочила наши пижамы. Сейчас было еще рано возвращаться в постель. Заснуть я не смогу — меня переполняла боль за Джоди, и я была наготове, как будто она вот-вот проснется снова. Никогда не видела такой паники ни у одного ребенка, которого опекала. Ошеломленная, полностью опустошенная, я тяжело облокотилась на стол и стала смотреть, как часы, тикая, отмеряют минуту за минутой. Тоша терлась около моих ног, думая, очевидно, что настало время завтракать. Я налила ей молока, а себе приготовила чай.

Я подумала о пачке сигарет, лежавшей наверху в кладовке. Полгода назад я бросала курить и убрала туда сигареты. У меня получилось бросить, и я выкуривала только в случае необходимости по одной сигарете, пряча пачку в труднодоступные места. Я притащила в кладовку табуретку и влезла на нее. Почувствовала укол совести, открыв пачку и вытянув одну сигарету. Спички были в шкафу под раковиной. Все зажигалки я выбросила. Я открыла заднюю дверь и вышла на улицу. В доме я никогда не курила.

Ночь, морозная и ясная. Луны не видно, но иссиня-черное небо похоже на усыпанную мерцающими звездами скатерть. Холодный воздух как отдушина после тяжелой атмосферы, которая воцарилась в доме. Спичка сверкнула в темноте, отмечая мой проступок. Я поднесла ее к сигарете и затянулась. Почувствовала то старое знакомое тепло, одновременно ядовитое и бодрящее, потом очередной всплеск вины, но я затянулась еще раз, сосредотачиваясь на ритуале и не позволяя себе думать ни о чем другом. Когда я докурила сигарету, то уже не знала, стало мне лучше или только хуже.

Вернувшись в дом, я положила спички на место, а сигареты перепрятала в более доступный ящик. Наверху все еще было тихо, и я пошла в гостиную и включила телевизор. Хоккей на Пятом канале. Я приглушила звук и стала наблюдать, ни во что не вникая, а тем временем мои мысли носились быстрее шайбы. Через что прошла эта девочка? Я могла только предположить. И кто же была та «она», кому она рассказала? Мама? Тетя? Учительница? Странно, что никаких данных не было собрано, ведь с самого рождения она находилась в группе риска и каждые два месяца ее должны были навещать работники социальной службы. Неужели никто не замечал ничего подозрительного в ее отношениях с отцом? Ведь насилие, судя по всему, продолжалось не один год. Конечно, ее мать не могла не знать, но эго другая тема, которую мне пока не осмыслить. В какой-то момент я все же отключилась, потому что ледовое поле сменилось прогнозом погоды: темные дождевые тучи покрывали большую часть Южной Англии. Часы в углу экрана показывали почти половину седьмого, и дом все еще спал. Может, признание Джоди станет для нее катарсисом? Может, она сможет хоть отчасти заживить свои травмы? Я пробралась наверх и воспользовалась возможностью подольше постоять под душем и успокоиться. Струи горячей воды падали на мою шею И плечи, и я чувствовала, как напряжение уходит. Я готовилась к новому дню.

Я оделась и почувствовала себя помолодевшей и снова готовой к борьбе. Я развесила полотенце и услышала шевеление в комнате Джоди. Через несколько минут она встала, выкрикивая ругательства и громя все в комнате. Я вошла и попыталась снова привести ее в норму. Ничего не вышло, и я отругала ее. Когда и это не помогло, мне пришлось в качестве наказания забрать у нее телевизор.

Опасаясь того, что она может натворить, оставшись без присмотра, я разрешила ей спуститься вниз и позавтракать вместе с Люси и Полой, но это оказалось катастрофической ошибкой. Не успела Джоди сесть за стол, как уже измучила девочек: лягаясь и пинаясь, она совала свою ложку в их тарелки и вела себя совершенно несносно. Пола, поспешив удалиться, оставила полтарелки хлопьев, а Люси наконец хлопнула ее по руке и, прихватив тост, исчезла в комнате. К моменту, когда спустился Эдриан, мои нервы были уже на пределе, а утреннее ощущение умиротворения испарилось бесследно.

— На что уставился? — начала она, когда он сел. У Джоди был патологический страх — она не могла оставаться спокойной, если за ней наблюдали, и злилась на всех, кто бы ни смотрел в ее сторону. Когда она приехала, я сразу заметила, что она избегает смотреть в глаза и, когда с ней говорят, предпочитает уставиться куда-то в область груди. Она была неспособна расслабляться и всегда подскакивала, если в комнату кто-то входил, как будто постоянно была на страже, готовая взлететь, если понадобится. Раньше я об этом особо не задумывалась, но сейчас, в свете рассказа девочки, это стало казаться тревожным знаком.

Эдриан неуверенно опустил голову и приступил к завтраку. Я увидела ее кривую усмешку исподлобья, и потом, быстрее молнии, она загребла горсть овсянки и запустила в него.

— Джоди! Прекрати! — крикнула я и забрала у нее тарелку. — Это так некрасиво! Теперь мне придется чистить его пиджак. Посмотри, что ты натворила!

Она усмехнулась:

— Для этого ты и нужна: убирать и готовить. Смирись, сука.

Мы с Эдрианом не могли поверить своим ушам.

— Что?! — воскликнула я. И она собралась повторить, но я опередила: — Даже не смей произносить это. Если ты считаешь, что у меня нет других дел, кроме как убирать за тобой, ты сильно ошибаешься. Сегодня ты уже лишилась телевизора, и если ты выкинешь что-нибудь еще, я не отдам тебе его до конца недели.