Сегодня почему-то полдня не было почты. Я легла позагорать в саду и вдруг почувствовала, что твое письмо уже рядом, нужно только открыть ящик. Так и есть! Я в бордовом купальнике, как в то утро в Воскресенском, когда я испытывала удовольствие от того, что в моих руках весла, а ты сидишь напротив, и от того, что под нашей одеждой нет белья, и я скоро медленно расстегну молнию, и твой „саженец и почка“ начнет жить в руке, он все тверже, все сильнее. И я прикоснусь к нему губами и возьму его в рот, боже, он огромен, он стремится дальше и дальше, на мгновение становится трудно дышать, он наполняет собою все мое существо. И вот ты на миг замираешь, еще секунда, и я почувствую горлом горячую, живую струю, и мои колени вздрогнут, и внутри у меня тоже станет влажно, и ты не сможешь сдержать стона, твое тело – отчаянный крик. Но это потом, а сейчас этот короткий миг, я обожаю его, когда мы неотделимы друг от друга, когда ты весь мой, только мой. А вот уже мягкий, маленький комочек в моих руках, такой любимый, совсем беззащитный и нежный. Это просто чудо, это великое откровение природы. Знаешь, я иногда вижу „его“, очень отчетливо, почти осязаемо, иногда во время наших разговоров. И тогда какая-то теплая волна обдает мое тело, ударяет в самые интимные места, как если лечь на морской песок, ногами навстречу прибою, близко-близко к воде, к тому месту, где разбиваются о берег волны. Я почти не чувствую своего тела, оно застыло в ожидании. Это одно всепоглощающее чувство, да-да, все так, как ты написал, милый. Когда же, когда, наконец, наступит этот миг, когда ты войдешь в меня, все глубже и глубже и какая-то нега разливается по телу. Это первое мгновение, когда я чувствую тебя, очень волнующе, я начинаю жить какой-то другой жизнью, очень естественной, словно я рождена именно для этой жизни, и заниматься с тобой любовью необходимо мне как воздух, и в этом мое призвание.

Очень странно пишется это письмо. Я начала его вчера, когда подыхала от тоски, продолжила сегодня, после того, как получила твое письмо. Я поняла, что это более позднее письмо, чем то, которого я жду, во-первых, я не слышала никаких резкостей по поводу полуметровых сосисок. Потом я поехала в город, вернулась – на столе знакомый конверт с извинениями от Матильды, она подумала, что это ей. Боже, два письма сразу – это слишком. После второго (которое должно было быть первым) я вся дрожу. Да, иногда очень резко, но зато „пронимает“. Это как в сексе. Твое письмо, действительно, как маленькая проза. Я читала его и ловила удовольствие, от каждой строчки, иногда, правда, мое эстетическое чувство или ханжество не принимало чего-то („ну, это уже слишком!“), но мое филологическое чувство и стремление к разрушению стереотипов взяли верх.

Милый, ты очень талантлив, очень чувствителен к жизни, и ты умеешь найти слово – то единственно необходимое, яркое, все в себя вбирающее. Твои письма – это радость для меня, они делают меня счастливой, помогают по-новому посмотреть на жизнь, на себя, помогают стать сильнее, тверже, просто лучше».

«Мамочка перестала писать мне письма. Неужели она совсем ограничилась старыми письмами? Происходит это, видимо, оттого, что она бесповоротно слилась со старыми письмами, она вернулась на четверть века назад, она пошла вспять, к началу, и ей уже не до сегодняшнего дня, она идет навстречу новому рождению, идя навстречу смерти физической. Удивительное превращение. Удивительное и радостное, хотя и грустно прощаться с мамой. Грустно не от прощания с мамой, а от осознания своей низменности пока еще, и пока еще невозможности понять ее нынешнее состояние, в котором все соединилось сразу, – любовь, время, смерть, вдохновение, страсть, радость, восторг, память, воскрешение. И даже, может быть благодать. Наконец-то. Да ведь и добавлять-то особенно нечего к письмам моих родителей. Все очевидно донельзя. Так ведь».

«25 июня 1996 г. Я все еще под впечатлением твоего письма. Собственно, и все предыдущие были хороши по языку. Собственно, и прежде в твоих курсовых работах, что мне довелось посмотреть, язык был точен, я бы сказал лапидарен, и очевидно было полное соответствие между тем, что человек думает, и как он пишет. Но курсовые, обязательные тексты были скучны. А письма не скучны, они наполнены вдохновением, они полны жизни.

Удивительно, но не имея практически никакой тренировки в области литературной работы, ты владеешь языком. У тебя емкие фразы, стремительная речь.

Знаешь, я счастлив, сделав это открытие в тебе – открыв еще одну грань твоего бытия. Конечно, я могу ошибаться, но, если я прав, все эти мои ощущения найдут полный отклик в твоей душе. И тогда в этом будет правда.

И тогда мы будем иметь великое соответствие: сочетание в одном человек женщины (в этом я не сомневаюсь), великого утописта и теоретика (а на этом пути еще предстоит сделать некоторые внутренние шаги).

Хочу от тебя всяких деталей в описании городов, жилищ, ситуаций, рабочих коллизий, человеческих взаимоотношений. Вспоминаю твои предыдущие письма, в которых ты буквально несколькими штрихами, одной-двумя фразами даешь картинку, которую я тут же и представлял, без лишней экспрессии и не нагромождая лишними деталями рассказ, ты практически всегда умеешь выделить главное в описании ситуации или объекта. Так и в разговоре, ты всегда выделяешь главное. А, если ты угадала тональность и выбрала соответствующую глубину, событие тебе подчиняется, и окутанное романтическим флером твоего воображения, событие расцветает и оживает уже в воображении слушателя-читателя.

Рассказывай мне подробнее о виденном и слышанном. Давай мне законченные рассказы. Но не мудрствуй, у тебя все есть, только чуть-чуть глубже и шире, слегка раздвигай границы восприятия, зрения, обоняния и т. п. Действуй!

Да. Я вовсе не толкаю тебя к исключительным занятиям словесностью. Нет. У тебя должно быть несколько направлений, не имеющих отношения к художественному творчеству. Владение несколькими профессиями должно обеспечить твой финансовый и социальный статус, а литература – первые один-два десятка лет уровень внутреннего развития, а потом и новый социальный статус, и новый уровень доходов. Впрочем, ты все это понимаешь прекрасно. Хотя вряд-ли ты прежде думала о профессиональных занятиях литературой.

Ты даже не представляешь доподлинно своей силы. И я не представлял, только догадывался об этом, например, когда ты предсказывала мое поведение, или когда твое желание транслировалось мне. Наконец, когда ты, описывая начало наших отношений, пишешь о руках, а главное, об „истории, которая тогда, возможно, и началась“. Конечно, поэтично, во-вторых, отстраненно, что всегда свидетельство силы, ясного осознания себя во всем.

Хочу дарить тебе много подарков. Самых разных, начиная от украшений, кончая самыми интимными подробностями.

Люблю тебя. Завтра лечу в Одессу. Хочу искупаться в море, побродить по улицам города, в котором никогда не был, и в котором, как ты мне рассказывала, ты впервые заявила о своем существовании – в утробе. Надо там провести переговоры с издателем.

По дороге в Одессу я заехал в городок на реке Южный Буг. Город акаций и пирамидальных тополей. Здесь несколько недель стояла страшная жара, гораздо за тридцать, трава желтая, деревья словно осенние. Все неторопливое, выговор мягкий, неспешный, но грубый, лица некрасивые, часто добрые и сочувствующие, продукты очень вкусные и недорогие.