Необыкновенный подарок

Прохаживаясь по аллее Александровского сада, Владимир Данилович Королёв поджидал Гулю. Он условился с дочкой, что они встретятся у Боровицких ворот Кремля.

Заходящее солнце играло, поблёскивало на окошках и башнях древних теремов, на зубцах кремлёвской стены, возвышающейся над низиной сада. Не раз прозвонили часы на Спасской башне, а Гуля всё не показывалась.

Отец стал уже беспокоиться. Может быть, он опоздал и пионеры успели проехать до того, как он пришёл? Но ведь Гуля должна была бы ждать его в саду, как было условлено. А может быть, пионеров пропустили на обратном пути через другие ворота? Через Спасские или Троицкие? Возможно также, что Гуля прямо из Кремля поехала вместе со всеми ребятами в гостиницу.

Как же быть? Ждать ещё или отправиться туда? Или, может быть, лучше позвонить?

И вдруг отец услышал звонкий голос:

— Папка, я здесь!

Он обернулся и увидел Гулю. Она бежала по аллее, счастливая, раскрасневшаяся, размахивая своей белой бескозыркой.

— Ну что, Гулька? — спросил Владимир Данилович, когда она подбежала к нему и отдышалась. — Сказала в Кремле речь?

Гуля кивнула головой:

— Сказала, да только совсем не так, как хотела. Во сто раз хуже. Вот если бы меня опять позвали в Кремль!

— Ну что поделаешь, как могла, так и сказала. Не горюй!

— Я и не горюю, а только жалею. А ты знаешь, папа, что нам подарили? Суук-Су! [13]

— Как это — Суук-Су?

— Так, весь целиком. И белую дачу с башенками, и парк со всеми деревьями и лодками! Для этого нас и позвали в Кремль!

— Ну и подарок! — сказал отец. — Как же это случилось?

— Сейчас всё расскажу. Давай посидим на скамеечке. Мне так хочется тебе всё поскорей рассказать! Прямо не терпится!

И, усевшись на скамейке, где никого не было, Гуля сказала:

— Ах, папа, если бы ты только знал, как было чудесно в Кремле! Как нас принимали!

И она стала рассказывать. Говорила она волнуясь, сбивчиво, но отец ясно представил себе, что происходило сегодня в зале Большого Кремлёвского дворца.

На столах стоят вазы с грушами и виноградом, разложены плитки шоколада. Ребята притихли и смущённо поглядывают на высокие, тяжёлые, белые с золотом двери.

И вот в зал входят руководители партии и правительства… Гуля рассказывала, а отец и слушал её, и думал о своём. Давно ли его маленькую Гулю водили за ручку в детский сад? И вот она уже на приёме в Кремлёвском дворце. Да как хорошо, как торжественно рассказывает об этом: «В зал входят руководители партии и правительства…»

— Папа, да ты не слушаешь! — прервала Гуля мысли отца.

— Нет, слушаю, слушаю, продолжай!

И Гуля продолжала:

— «Артековцам привет!» — услышали мы. Тут мы поднесли всем цветы. А потом нас попросили что-нибудь рассказать. Ребята шепчутся, мигают мне: «Гуля, иди!» И наши вожатые, Лёва и Соня, кивают мне. Ну, я вышла вперёд и сказала приветствие. Только почему-то не своим, а каким-то чужим голосом. Говорю и сама себя не узнаю.

— Это от волнения, — сказал отец. — Что ж, и взрослые иногда волнуются, когда выступают. Ну а дальше, дальше что было?

— Нас попросили рассказать, как мы провели в Артеке время, как отдыхали. «Кто из вас самый храбрый?» — спрашивают. Ребята сначала молчали, стеснялись. А потом говорят: «Барасби самый храбрый, а из девочек — Гуля Королёва. Она и верхом ездила, и одна в лес ночью ходила. Расскажи, Гуля!» Я шепчу ребятам: «Да ведь я только что выступала». Но тут, на моё счастье, Барасби уже согласился рассказывать. Переступил с ноги на ногу и говорит: «В Артеке мы очень хорошо отдыхали. Очень весело отдыхали в Артеке». Я сразу поняла: не знает он, о чём говорить. И ведь правда, трудно придумать сразу, с чего начать. Особенно во дворце. Верно, папа?

— Да, конечно. И что же ещё сказал Барасби?

— Сказал ещё что-то про школу… Ну, что всегда говорят в таких случаях: «Теперь мы с новыми силами возьмёмся за учёбу». И вдруг опять замолчал. Не знает, что говорить. Совсем смутился. А его спрашивают: «А всё-таки, что же вы делали в Артеке? В море купались?» — «Купались». — «На Аю-Даг ходили?» — «Ходили». — «На яликах и яхтах катались?» — «Катались». — «А когда же отдыхали?» — «Так это ж и есть отдых», — сказал Барасби и засмеялся. И все тоже засмеялись. «Ах, вот оно что, — говорят, — это и есть отдых!» А потом нас попросили спеть что-нибудь. Мы спели нашу артековскую песенку, ту самую, что мы часто пели в Артеке. Знаешь? «Мы на солнце загорели и, как негры, почернели…» Спели мы первый куплет, ну и припев, конечно: «Наш Артек, наш Артек, не забыть тебя вовек!» — а нам и говорят: «Вы, кажется, не до конца спели. Там было что-то про Суук-Су». Ну мы осмелели и грянули: «У Артека на носу приютился Суук-Су». Только мы это пропели, нам и говорят: «Ну, видно, придётся подарить Артеку Суук-Су, чтобы он не торчал у него на носу». — «Спасибо!» — закричали мы все. И тут кто-то из наших сказал: «У Артека на носу больше нету Суук-Су!» И все опять засмеялись.

Гуля замолчала. Ей представилась белая дача, спрятавшаяся в густой зелени парка. Ещё так недавно только издали, с артековского берега или с моря, катаясь на парусных яхтах, поглядывали пионеры на эту узкую и длинную полоску земли, глубоко врезавшуюся в море. И вот теперь этот заманчивый мыс, этот тенистый парк, эта белая дача — всё отдано им, артековцам! Навсегда!

— И на этом кончился приём? — прервал Гулины мысли отец.

— Нет, нет! — спохватилась Гуля. — Тут только и началось веселье. Знаешь, папа, как здо́рово танцует лезгинку Барасби? Барасби Хамгоков. Раскинул руки и так лихо понёсся по залу, что прямо чудо! Как вскрикнет: «Асса!» — так и полетит! А ноги у него лёгкие, ловкие, будто сами по паркету скользили. — Гуля опять на минуту задумалась. — Ах, папа, до чего было здо́рово в Кремле! — сказала она и вздохнула. — Даже рассказать невозможно!

Вожатая октябрят

Гуля вернулась домой, в Одессу.

— Как всё у нас изменилось! — говорила она матери, оглядываясь по сторонам. — Потолки стали ниже, что ли?

— А может быть, это ты стала выше? — отвечала, смеясь, мать.

Уже наступила осень, но Гуле казалось, что это удивительное праздничное лето с путешествием в Артек и в Москву всё ещё не кончилось.

В первый же день Гулиного приезда к ней прибежали