– Дяде Максиму понравилась комната в другом квартале, – вполголоса объяснила Зуэль. – Он сказал, что там освежающая обстановка, и повелел обнести ее стеной и построить проход к нашему дому. Так всегда происходит. Дядя Максим находит что-то, что ему по душе, покупает, а мы приспосабливаемся.

– Со мной он так же поступил? – шепотом спросила Неверфелл. Зуэль сделала вид, что не услышала.

Утренняя гостиная оказалась красиво обставленной залой с большим столом из орехового дерева посередине. В нише, вертя головами во все стороны, пронзительно щебетали две заводные бронзовые птицы. Под потолком висела стеклянная сфера, заливавшая комнату удивительным бело-синим светом, который потряс Неверфелл до глубины души. Она привыкла к царившему в Каверне желтому и зеленоватому освещению и, едва переступив порог гостиной, почувствовала себя живой, как никогда прежде, словно умылась кристально чистой родниковой водой. Но Чилдерсины, даже не взглянув на сферу, принялись рассаживаться вокруг стола. Увидев всю семью в сборе, Неверфелл в который раз поразилась, насколько Чилдерсины выше, здоровее, ярче и элегантнее всех знакомых ей жителей Каверны. Рядом с ними она в кои-то веки не чувствовала себя переростком.

– А, Неверфелл, – приветственно кивнул ей дядя Максим. Неверфелл с облегчением обнаружила, что ей отвели место между ним и Зуэль. – Прошу внимания, это Неверфелл. Обращайтесь с ней аккуратно. В конце концов, я ее только что купил, и она обошлась мне недешево.

В доме Грандибля Неверфелл привыкла торопливо проглатывать еду в перерывах между бесконечными заданиями, которые поручал ей сыродел. За столом у Чилдерсинов она впервые узнала, что существуют определенные правила. Даже яйца подавали в специальных фарфоровых чашечках, и люди аккуратно стучали по ним ложками, вместо того чтобы попросту ободрать скорлупу. Неверфелл наблюдала за Чилдерсинами чуть ли не с благоговением, ломая хлеб на коленях и украдкой, будто воришка, таская кусочки в рот. Чилдерсины словно точно знали, когда смеяться, как смеяться и когда остановиться; каждую шутку или остроту они встречали взрывом идеально согласованного смеха, который утихал в один миг, и только Неверфелл никак не могла подстроиться. К счастью, никто на нее не пялился, лишь изредка она ловила на себе случайные улыбчивые взгляды.

– Зуэль, это твои родители? – шепотом спросила Неверфелл, едва заметно кивая на пару, сидевшую напротив ее светловолосой соседки.

– Нет, это мой дядя и его жена, – так же шепотом ответила Зуэль. – Моих родителей поглотила бутылка Сардонского, когда мне было два года.

Она сообщила об этом так беззаботно, что Неверфелл оставила соболезнования при себе из страха показаться глупой.

Чилдерсины тихо делились последними сплетнями, большинство которых касались недавних краж, совершенных печально известным Клептомансером. Его преступления отличались дерзостью, непостижимостью и, казалось, преследовали цель вызвать как можно больше раздражения и недовольства. В этот раз, к примеру, Клептомансер похитил большое водяное колесо, которое вращала подземная река. Позже колесо нашли в заброшенной каменоломне. Оно лежало на боку, накрытое огромной скатертью и заставленное семнадцатью приборами для ужина.

Неверфелл не могла сосредоточиться на мерном журчании разговора. Все ее мысли занимал голубой свет. Он нашептывал ей о диких пространствах, лежащих за слепым пятном в ее памяти. Неверфелл потянулась за чашкой, но ослепительная белизна фарфора заставила ее моргнуть, и на секунду перед ее мысленным взором возникла бескрайняя, сверкающая поверхность воды, словно усыпанная бриллиантами. Неверфелл почти видела ее. Она хотела ее увидеть.

Вода! Ей нужна вода. На столе – только руку протяни – стояла большая бутыль. И… точно! Чаша с фруктами. Неверфелл торопливо освободила ее от яблок и груш и наполнила водой. Нет, все равно не так. Но если она расплещет воду вокруг, чтобы поверхность стола засверкала…

– Неверфелл, что ты делаешь? – прошипела Зуэль, не размыкая губ.

Неверфелл медленно убрала пальцы от чаши. Все Чилдерсины смотрели на нее. У некоторых на одежде темнели влажные пятна.

– Я… – Неверфелл в смятении уставилась на свои мокрые пальцы. – Там была вода. Много воды. Она простиралась до самого края… И свет. Яркий свет. Голубой, как… – Она подняла глаза к стеклянной сфере под потолком. – Мне почему-то кажется, что я помню этот свет.

Неверфелл медленно опустилась на стул и мысленно от всего сердца поблагодарила Чилдерсинов за то, что те – пусть и не сразу – вернулись к прерванным разговорам. Но вскоре она поняла, что Максим Чилдерсин по-прежнему неотрывно смотрит на нее, позабыв о воткнутой в яйцо чайной ложке.

– Мне кажется, что я помню этот свет, – тихо повторил он и положил испачканную в голубом желтке ложку на стол. – Я не люблю несоответствия, Неверфелл. В прошлую нашу беседу ты сказала, что ничего не помнишь о первых годах своей жизни.

Неверфелл услышала в его голосе незнакомые интонации, и на нее словно повеяло холодом.

– Но я и в самом деле ничего не помню! – поспешно воскликнула она. – Только какие-то обрывки. Чувства. И даже не знаю, настоящие это воспоминания или я все выдумала. Так бывает, когда просыпаешься и не можешь вспомнить, что тебе снилось, но в голове что-то остается.

– Что именно?

Неверфелл пожала плечами.

– Что-то расплывчатое… Чувство, которое не описать словами. Я толком ничего не помню, но иногда просто знаю, что что-то не так. Например, вон те птицы. – Она бросила взгляд на бронзовых птиц, которые раскрывали клювы, выдавая звонкие трели. – Они неправильные. Поют, как музыкальные шкатулки. Настоящие птицы поют не так. И я просто это знаю.

– Интересно.

От пытливого взгляда главного Чилдерсина Неверфелл все больше становилось не по себе.

– И… есть еще кое-что. Не знаю, воспоминание это или нет.

Неверфелл, запинаясь, рассказала Чилдерсину о дивном лесе, полном тягучего света, который привиделся ей, когда она съела ломтик Стертона. Затем, замолчав, покусала губу и подняла глаза на винодела:

– Мастер Чилдерсин, я хотела спросить. Можно ли определить, что именно Вино заставило тебя о чем-то забыть? Есть какой-то способ это узнать?

– Да, Неверфелл. Есть отличительные признаки. – Максим Чилдерсин аккуратно сложил салфетку. – Но эта тема заслуживает отдельной беседы. После завтрака жду тебя в своем кабинете.

– Посмотри на эти картины, Неверфелл. – Максим Чилдерсин устроился в кресле, обитом дорогим дамастом, и, сложив худые руки на груди, внимательно поглядел на нее. – Расскажи, что чувствуешь, когда смотришь на них. Пробуждают ли они твои воспоминания?

Неверфелл медленно обошла комнату, стены которой были увешаны многочисленными картинами. Ее пальцы легко скользили по завиткам и изгибам позолоченных рам. На половине картин в мельчайших подробностях были изображены налитые соком кисти винограда. Разумеется, в Каверне Неверфелл не доводилось пробовать свежий виноград, но она часто видела его на рисунках, так что узнала без труда. Остальные картины были пейзажами. Над линией горизонта – то почти идеально ровной, то причудливо изломанной – пламенели десятки нарисованных небес. Кое-где Неверфелл заметила бледный, слегка лохматый шар солнца. Никогда еще она не видела разом столько надземных пейзажей.